Кары небесные и земные
Многие связывают тревоги нынешнего времени со свидетельствами и пророчествами Библии. Кары небесные упоминаются в Библии более 100 раз, чаще всего в форме массовых эпидемий. Причина, как правило, ясна: люди нарушают Заветы, отступают от путей праведных, поклоняются ложным божествам.
Самая известная библейская кара Десять казней египетских, заставившая жестокого и упрямого фараона отпустить евреев из рабства на землю, Богом дарованную. Не только иноверцев, но и евреев часто настигал гнев Всевышнего. Тора завершается картинами мира, когда живые будут завидовать мертвым, если будут идти путями грехов и злодеяний.
Новый Завет милостив к грешникам, но и здесь Армагеддон, Апокалипсис, звери-чудовища, всадники конца света, семь ангелов и семь последних кар.
Священнослужители, гуру и ясновидящие, шарлатаны в здравом уме и пациенты на разных стадиях шизофрении и паранойи предлагают толкование причин и путей спасения от нынешней катастрофы. И для литераторов это привлекательная тема.
Гомер в "Илиаде" пишет о гневе Аполлона, пославшего на греков чуму. В "Царе Эдипе" Софокла чума - это бич богов в наказание за отцеубийство. В "Декамероне" Боккаччо рассказывает о событиях во время чумы 1348 года во Флоренции. Пандемии описаны в трагедиях и хрониках Шекспира, знаменитое проклятие "Чума на оба ваши дома" из "Ромео и Джульетты".
Одно из самых известных произведений о пандемии - "Дневник чумного года" Дефо, автора "Робинзона Крузо". В книге много документальных данных о Великой чуме 1665 года в Лондоне. Эдгар По, мастер леденящих душу "хорор сторис", в "Маске красной смерти" дал волю устрашающим фантазиям. Укрывшись в своем дворце во время эпидемии, принц Просперо не избежал ужасной смерти.
Роман-аллегория "Чума" Альбера Камю обрел мировое признание. Герой романа доктор Риэ честно выполняет свой долг, но когда все радуются после окончания беды, он понимает, что будут новые страдания и смерти. Автор, по его словам, "распространил этот образ на бытие в целом". Чума - зло, неотделимое от существования человека.
Россия, будучи на путях из Азии в Европу, в бедности и невежестве, многократно страдала от эпидемий. "Мертвые души" Гоголя - жертвы бушевавшей в стране холеры, погубившей тысячи крепостных. Чичиков первым доказал: кому беда, кому прибыль.
Самый плодотворный период жизни Пушкина - Болдинская осень, время эпидемии холеры, в это время он написал "Пир во время чумы" из "Маленьких трагедий".
В "Преступлении и наказании" Достоевский описывает сон Раскольникова: "Весь мир осужден в жертву какой-то странной, неслыханный и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии... Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных... Появились какие-то существа микроскопические, вселившиеся в тела людей...".
Шокирующий эффект производит сегодня стихотворение Иосифа Бродского 1975 года "Не выходи из комнаты, не совершай ошибку". Вот последняя строфа:
" Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
Слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
Шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса".
Как жить в одиночестве
Большой писатель - пророк, философ, психолог и часто видит глубже и дальше ограниченных интересами и специальными знаниями экспертов.
Суперзвезда современного американского психологического романа Джонатан Франзен. У него миллионы поклонников, он разобран на цитаты, интервью и критический анализ. Признание не превратило его в упоенного славой селебрити. После знакомства мы с ним несколько лет в переписке.
Оказавшись в заточении, я напомнил Джонатану, что в его романе 1985 года "Двадцать седьмой город" герой страдает от заболевания, как будто списанного с патогенеза коронавируса. "Ужасная простуда с расщепляющей головной болью. Больное горло и общее чувство бессилия и несправедливости. Обычные лекарства не помогают... В выходные он прикоснулся к какой-то поверхности, потом трогал глаза и нос и в него проник вирус... Это могла быть любая поверхность...". Далее следует долгий перечень предметов и людей - возможных источников заражения. Две недели страданий, но обошлось без госпиталя и вентилятора.
Франзен ответил: "Я был лучше подготовлен к эпидемии в 1985-м во время работы над романом, чем сейчас. Тогда я ужасно боялся заболеть (потому что из-за этого теряешь несколько дней работы), я курил, когда писал, и смертельно опасался не вымыть руки и трогать лицо. Потом я стал более фаталистом, но теперь мне пришлось восстанавливать былые привычки для коронавирусных событий". Франзен доволен, что теперь меньше отвлекающих обязанностей - встреч с читателями и друзьями, интервью, далеких туров.
К жизни в изоляции он подготовился психологически, работая над эссе "Как быть одному". Проблема не только экзистенциальная, ныне условие сохранения здоровья и жизни. Франзен пишет: "Первое, чему учит чтение, - как быть одному. Чтение дало мне способность укрепить чувство моральный целостности, интеллектуальный целостности... Избавления от одиночества в стремлении заглянуть в себя... Иногда нужно побыть одному, чтобы воссоединиться с обществом... Только одно нуждается в излечении - мое понимание моего места в жизни".
Пандемия и вакцинация породили массовые протесты защитников свобод. Они считают своим правом выбор, что делать и что не делать, жить или умереть. Можно бы согласиться, если бы их свобода не представляла угрозу жизни другим. Свобода без берегов так же опасна, как несвобода. "Личность, одержимая мечтой о неограниченной свободе, если мечта не сбывается, склоняется к мизантропии и злобе", - пишет Франзен в романе "Свобода". "Мы избираем то, что мы хотим слышать, и игнорируем все остальное...". "Только одно никто не может у вас отобрать - свободу испортить вашу жизнь как вам угодно". "Используй хорошо свою свободу".
Франзен особо говорит об иммигрантах: "Люди приезжают в эту страну или за деньгами, или за свободой. Если у вас нет денег, вы цепляетесь за свободу". (Эту мысль повторил президент Обама, говоря о тех, "кто цепляется за оружие и религию".) Есть о чем подумать в одиночестве: свобода или жизнь.
На днях Франзен написал: "Я погружен в последний акт нового романа... Это должно быть неизбежным и неожиданным, обобщающим и конкретным, забавным и трогательным, правдивым к характеру персонажа и открывающим новые его черты...". На следующий день он добавил: "В мои лучшие дни я разделяю твои оценки моих способностей. Но другие авторы в их лучшие дни думают так же о себе... Я удовлетворяю себя своими печалями, когда мои книги не в числе лучших в чьем-то списке". Одиночество утишает печали другими печалями, придает мудрость и понимание.
Жизнь как пандемия без срока
После отъезда из Москвы я почти не читал русской литературы. Пытался читать новых знаменитостей и решил: достаточно. Литература на английском мне интереснее, что бы ни говорили о русской духовности.
В нынешнем заточении я вновь попытался читать русскую прозу и критику. Запомнилось у Дмитрия Быкова: "После Горенштейна ни писать, ни читать других невозможно".
Я слышал о Фридрихе Горенштейне и раньше, его издавала подвижница иммигрантской литературы Лариса Шенкер, я много печатался в ее "Слове", но знакомства с Горенштейном не случилось, хотя авторитеты уже зачислили его в классики.
Я прочитал Горенштейна на ненавистной мне электронике, возможно, это повлияло на восприятие. Он гармонично сочетается с настроением вирусной напасти. Но есть и различия: от вируса когда-нибудь придумают вакцину, а от мрака и безысходности мира Горенштейна спасенья нет. Есть связь с Достоевским, но Федор Михайлович верил в спасение через Христа, а хотя Фридрих Наумович включает Христа в мироздание, от того не легче. Горенштейн связан и с мировой литературой: в психологии - с Прустом, но без манер и изяществ, во взгляде на мир - с изгоями Селина, а в вере в извечную пандемию зла - с Камю.
Большой писатель всегда выходит за пределы личного опыта, но весь Горенштейн - в своей жестокой судьбе, вместившей советское бытие как библейскую притчу. Его отец, профессор, был расстрелян как враг народа, мать умерла во время войны, детский дом, голод, холод, антисемитизм властей и улицы, кошмар общежитий и коммуналок, общее одичание, чужеродность и отверженность личности и творчества. Если кто скажет вслед за Ницше: «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее...», то Горенштейн добавит: "...и злее, и несчастнее».
Только несколько его киносценариев и один рассказ увидели свет в Союзе, но и на Западе, после эмиграции в 1980-м, он себя не нашел: "Мое человеческое и литературное отщепенство доставило мне немало трудностей в Союзе, и в эмиграции не закончилось, а в чем-то даже возросло".
Горенштейн верен себе в каждой строке: ад - это земное бытие, люди ближние и дальние. В философском и художественном плане самое сильное его произведение, роман "Место", во многом автобиографичен. Герой романа Гоша Цвибышев, жертва судьбы и системы, идет, словами автора, "путями извилистыми, неправильными, бесовскими." Это не путь одиночки, никто того не избегнет. Горенштейн видит сатанинское начало в каждом человеке, и не каждому жизни хватит, чтобы это начало одолеть.
В романе-притче "Псалом" Горенштейн творит свое Евангелие, здесь он сам пророк суда и приговора. Он ушел дальше в христианство, чем Мандельштам, Пастернак, Бродский. Но при этом он еврей как никто другой, хотя многие читатели подозревают, что свой народ он не любит. "Возлюби ближнего" не для него сказано. Он никого не любит, и себя меньше всех.
Пьеса "Бердичев" тому свидетельство, здесь даже родня автора, воспитавшая его, сироту, сохранила подлинные имена и в полной мере представляет кошмар и идиотию повседневной жизни, от которой не спасают ни местечко, ни большой город.
Еврейская тема Горенштейна - это не музей, не "Список Шиндлера", не пособие "Как бороться с антисемитизмом" - пандемия Холокоста начала и конца не имеет.
Горенштейн не уехал в Израиль, там было бы труднее оставаться несчастным и непризнанным, помешало бы творчеству. Он умер в Германии, где новые нацисты и иммигранты не позволят евреям забыть, кто они, и это не парадокс в жизни самого еврейского писателя современности.
У Горенштейна и после смерти нелегкая судьба. Он зачислен в гении, его издают в разных странах, но больших тиражей и памятников он не дождется. Своему народу он ничего утешительного и приятного не скажет, бередит раны, для неевреев он, обличитель их тысячелетней вины, труден и чужд. Всем страшно заглянуть в бездну.
