Много общего: Канун революции в старой России и в новой Америке

В самом начале нынешних американских беспорядков в голове у меня поселилось одно имя, которое я не вспоминал несколько десятилетий. Из глубин подсознательного вдруг выплыла... Вера Засулич.

Много общего: Канун революции в старой России и в новой Америке

Это навело меня на мысль, что в Америке сложилась сейчас ситуация, известная мне из чтения в юности литературы о русских революционерах и, главное, из книги гарвардского профессора Ричарда Пайпса «Россия при старом режиме», которую я перевел в 1970-х на русский.

Я работал над нею еще в те благословенные времена, когда свободу слова в высшей школе Америки еще не совсем задушили политкорректность и «пробужденность» (wokeness), то есть гипертрофированная прогрессивность. Но и в те далекие времена наши либералы умели ненавидеть. Помнится, на одной из славистских конференций, на которые ученых советских эмигрантов посылал в то время Фонд Форда, ко мне подошла ученая дама и спросила: «Влэдимир, правда, что вы переводите Пайпса?».

Я сказал, что да. Тогда она попросила меня нарочно перевести Пайпса неправильно, чтобы ему нагадить. Коллеги ненавидели его, потому что он был консерватором, которых и тогда нелегко было найти в высшей школе Америки.    

Впоследствии он сделался главным советником Рейгана по России и как-то принес в Белый дом подаренную мной открытку моего старого приятеля Саши Косолапова, изображавшую Ленина и «Кока-Колу» (я только что увидел картину, с которой была сделана эта открытка, в прейскуранте российского аукциона «Владей», просившего за нее 35-45 тысяч евро. Позвонил Косолапову, которого с тех пор произвели в академики, – это было для него сюрпризом).

В первых числах июня в «Уолл-стрит джорнэл» появилась статья Бартона Суэйма «Буйные протесты и интеллигенция», в которой подчеркивались отличия нынешних беспорядков от лос-анджелесских волнений 1992 года, унесших более 50 жизней. Автор видит самое поразительное отличие в том, что сейчас левые элиты Америки «с пониманием относятся к насилию и подчас взахлеб его оправдывают, восхваляют хаос, поносят ментов и их буржуазных поклонников, высокопарно защищают вандализм. На этой неделе везде ощущалась революция и классовая борьба; школяры и чернокожая голытьба объединились против мелкобуржуазных лавочников; элиты и те, кого они, по их словам, представляют, выступали против всех».

Статья Суэйма включает пространное интервью с профессором русской литературы в университете Нортвестерн Гэри Солом Морсоном, видным специалистом по Достоевскому, Чехову и Льву Толстому. Морсон не думает, что Америка переживает ленинскую революционную ситуацию, но замечает, что в США создалось положение, в котором «благонамеренные либеральные люди часто не могут заставить себя осудить беззаконное насилие».

Такое положение вещей напоминает Морсону «позднюю царскую Россию, в которой политические партии и группировки (социал-демократы, анархисты, марксисты) открыто поддерживали терророризм. «Либеральная партия конституционных демократов не одобряла терроризм, - говорит Морсон. – Но она отказывалась его осудить. Более того: кадеты призывали выпустить из тюрем всех террористов, которые подряжались немедленно продолжить заниматься терроризмом...».

Как констатировал Пайпс в переведенной мною книге (при Ельцине ее издали и в России), интеллигенту в закатные годы Российской империи полагалось нетерпимо относиться к существующему строю. «Интеллигент» означало революционер.

Образованному американцу наших дней положено нетерпимо относиться к Трампу. Эта позиция недискуссионна («Ах, оставьте ненужные споры. Я себе уже все доказал») и предполагает презрительное отношение к оппонентам, которых в прошлом учтивые и доброжелательные трампофобы сейчас запросто величают быдлом и подозревают в слабоумии.

Ненависть к Трампу настолько сильна, что, пользуясь аналогией из Достоевского, я подозреваю, что типичный трампофоб не побежит в ФБР доносить о бомбе, подложенной противниками президента в Белом доме, даже если она наверняка унесет и жизни невинных людей.

Наши СМИ и образованные элиты с пониманием отнеслись к оргии мародерства, обрушившейся в июне на крупные города Америки, и либо игнорировали погромы, либо их затушевывали. Мы пока не дошли до оргии терактов, бушевавшей в предреволюционной России, где с 1901-го по 1911 год террористами было убито и ранено около 17 тысяч человек.

Но еще не вечер. Революция только лишь принюхивается к потенциальным жертвам.

Я читал о разгуле террора в царской России, но приведенная выше цифра пострадавших меня ошеломила. Я нашел ее в превосходной книге бывшей ленинградки Анны Гейфман «Революционный террор в России. 1894-1917», вышедшей в русском переводе в Москве в 1997 году.

Гейфман, привезенная в США в 1975 году, училась в Гарварде, где научным руководителем был у нее тот же Пайпс, а сейчас преподает в Бостонском университете.

По ее словам, «движимые всепоглощающим желанием увидеть смерть царизма, даже наиболее мирно настроенные представители левого лагеря с сочувствием относились к террористической тактике и не отставали от радикалов всех социалистических направлений и анархистов в прославлении политических убийств».

Даже кадеты, которые, как говорилось выше, по идее не одобряли терроризм, «предлагали своим слушателям относиться к террористам как к невинным жертвам существующего режима и часто заходили настолько далеко, что изображали их мучениками и чуть ли не святыми».

Члены фракции трудовиков, частично разделявшие идеологию и программу эсеров, пишет Гейфман, не были причастны к террористической деятельности, но называли террористов «славными, знаменитыми мучениками... возвышенными людьми... честнейшими и самоотверженнейшими представителями страны».

Скажут, что тогдашние террористы реагировали на варварскую тактику царских чиновников, таких как, например, Гавриил Луженовский, зверски подавивший восстание тамбовских крестьян и приговоренный к смерти эсерами.

Приговор в январе 1906 года привела в исполнение 21-летняя Мария Спиридонова, всадившая в Луженовского пять пуль из револьвера, который был спрятан в муфте.

На самом деле, по словам Гейфман, «было общеизвестно, что террорист нового типа считал любого правительственного чиновника вполне подходящей мишенью».

Например, в июле 1906 года эсер Григорий Фролов убил самарского губернатора Блока и много лет спустя вспоминал: «Что за человек был самарский губернатор и каково было его служебное поприще, я не знал; да это в то время было не важно: он был бы, вероятно, убит, если бы был даже самым лучшим губернатором».

«После того, как Татьяна Леонтьева убила старика, - продолжает автор, - в своем помрачении ошибочно приняв его за министра внутренних дел Дурново, кадеты сообщили в своей ежедневной газете «Речь», что она выразила сожаление по этому поводу, но добавила, что в эти трудные времена не так уж важно, больше или меньше на свете одним человеком».

Образованные присяжные сплошь и рядом оправдывали террористов, как оправдали они в 1878 году Веру Засулич, тяжело ранившую из бульдога петербургского градоначальника Ф. Трепова в наказание за то, что он приказал высечь политзаключенного, не снявшего перед ним шапку.

В США покушения на чиновников еще не начались, но вот полицейских отстреливают регулярно, хотя подавляющее большинство из них ни разу в жизни не применили оружие по людям. Например, почти ровно четыре года назад Мика Хавьер Джонсон застрелил в Далласе из российского полуавтоматического карабина «Сайга» АК-74 пятерых полисменов и ранил девятерых. Джонсон, служивший в Афгане, говорил, что хочет убивать белых, особенно полисменов.

Он был первым в США подозреваемым, уничтоженным бомбой, которую доставил робот.    

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру