Даже тем, кто был далек от политического и идеологического противоборства, приходится занимать позиции, выступать с заявлениями, подписывать письма в поддержку или с протестами; нейтралитет не признается, на олимпийских высотах, в башнях из слоновой кости беженцев не принимают.
Большинство музыкантов и артистов охотно и страстно отвечают на вызовы времени, но есть и те, кто считает, что их предназначение - служить людям и искусству своим дарованием и профессиональным мастерством.
Вспоминаются жизнь и судьба великих музыкантов, отразивших свою эпоху и вечные духовные ценности, титанов, убедительно показавших, что современность может достигать артистических вершин, сопоставимых с античностью и Ренессансом: Святослава Рихтера и Мстислава Ростроповича. Они были современниками, друзьями со студенческих лет, часто выступали вместе, родственники и друзья называли их одинаково: "Слава", но их общественная и личная жизнь были совершенно не похожи - как в том, что зависит от судьбы и обстоятельств, так и от личного выбора. Но при всех различиях оба были и остались высочайшими духовными и моральными авторитетами, каждый по-своему, непокоренными, верными себе и своему творческому долгу.
Рихтер уводил в вечность, в дали небесные, поднимал на космические высоты, Ростропович открывал царствие Божие здесь и теперь, внутри нас. Рихтер - отстраненный от мира небожитель, олимпиец, сложно сближающийся с людьми, склонный к одиночеству и депрессии, часто саркастичный, желчный, нетерпимый, оторванный от политики и общественных страстей; Ростропович - земной и близкий всему земному жизнелюб, экстраверт, всегда в центре внимания, обаятельный, способный расположить с первого взгляда, успешно играющий в политические игры, тонко ощущающий дух времени и ветер перемен. Рихтер со всеми был на "вы", даже с женой и с юным Андреем Гавриловым, ставшим его близким другом. Ростропович немедленно переходил на "ты", каждый был для него "дружочек", он придумывал вместо имен клички, которые не всегда были приятны, но прилипали навсегда.
Даже в сугубо личном плане они были разные: Рихтер, живущий, как теперь говорят, с альтернативными ориентациями, и Ростропович, жизни не знающий без бесконечной череды женщин и сумевший сочетать любвеобилие с никогда не угасавшей привязанностью к жене, самой для него важной и привлекательной.
Ростропович и Рихтер пользовались величайшим признанием на родине, но не были в числе обласканных властями современников, как Ойстрах и Гилельс. Охотно играли совместно, оба поддерживали, включая в репертуар, опальных композиторов Шостаковича, Прокофьева, Шнитке, зарубежных "формалистов". Однако, скажем, когда они играли под управлением Герберта фон Караянa, Рихтер высказал неудовлетворенность знаменитым дирижером, а Ростропович дипломатично выражал восторги. В то же время Ростропович пригласил к себе на дачу опального Солженицына и терпел непростой характер постояльца; трудно представить Рихтера проявившим такое гостеприимство, он и с близкими нелегко уживался.
Формально организацией концертной деятельности Рихтера занимались Госконцерт и Москонцерт, но на деле его агентом, пресс-секретарем, менеджером, конфидентом была жена Нина Львовна Дорлиак, сам он никогда переговоров не вел. На Ростроповича работала после эмиграции армия обслуги, но никто не мог договориться лучше, чем он, с нужными людьми.
Рихтер, по существу самоучка, приехал в Московскую консерваторию в 35 лет, и его наставник Генрих Нейбаум сказал, что учить его нечему. А Ростропович с 4 лет учился у великих музыкантов. Рихтер не любил и почти никогда не участвовал в конкурсах, фестивалях, жюри, президиумах. Для Ростроповича участие в широкой культурной и общественной жизни, борьба за гражданские права, разного рода инициативы, проекты были неотделимой частью жизнедеятельности.
И при всех эти различиях оба музыканта заняли уникальное, невосполнимое место в мировой культуре. Есть и сегодня яркие звезды, но век многих недолог; Рихтер и Ростропович – навсегдa.
Рихтер
Святослав Теофилович Рихтер, один из величайших музыкантов всех времен и народов, оставил колоссальное творческое наследие огромным репертуаром, оригинальностью и глубиной интерпретаций, достоверным пониманием композиторского замысла. Он поднял интерес и уважение к музыкальной культуре, к личности исполнителя на небывалую высоту.
Для поклонников он был пророком, демиургом, творящим бескрайнюю Вселенную, увлекающим слушателя на космические высоты, раздвигающим границы душевного пространства. Слушатели видели в нем мистическую, знанию и опыту не подвластную личность. Музыка начиналась еще до того, как его рука касалась рояля. В мире несвободы и лицемерия он и его искусство были светочем независимости и торжества над ложью и фальшью. Вожди и хозяева жизни с их тоталитарным авторитетом, Лубянкой и лагерями были малы и беспомощны перед величием его музыки.
Сегодня сцену захлестнула поп-культура, даже серьезные и талантливые музыканты не могут не считаться с духом времени и состоянием аудитории, коммерческими соображениями. После смерти Рихтера Владимир Виардо сказал: "Он был последним, после него лишь энтертеймент". Это не упрек, а сочувствие одаренным артистам. Даниил Трифонов, Полина Осетинская гении, и они не одиноки на олимпе, но массовые представления о классике формируют виртуозные клоуны и акробаты Ванесса Мэй, Юйузя Ванг, Найджел Кеннеди - имя им легион. Когда такой "ценитель искусств", как Рамзан Кадыров, приглашает Ванессу на день рождения, платит полмиллиона долларов и осыпает подарками за прыжки по сцене со скрипкой, новые поколения музыкантов видят в том момент истины и зов судьбы.
Рихтер дожил до крушения Союза - он умер в 1997 году в Москве. С тоталитарной страной он был в неоднозначных отношениях. Народный артист, Герой Социалистического Труда и многих других наград, лауреат Ленинской, Сталинской и Государственных премий. Для него по высшему повелению была построена квартира с уникальной звукоизоляцией. Он мог без каких-либо проблем отменить концерт, если не был настроен, или сыграть в любое время. Достаточно было позвонить хоть среди ночи Владимиру Захарову, директору консерватории, и зал был полон и финансовых и бюрократических преград не возникало. Мог подолгу не появляться на сцене, не покидать Москву или дачу, и мог уехать в долгий тур по стране, играя порой на разбитом фортепиано в провинциальном клубе.
В то же время были долгие годы, когда он был невыездным, несмотря на мировую известность и бесконечные приглашения. После победы на конкурсе Чайковского Ван Клиберн, ставший мировой знаменитостью, много рассказывал о таланте Рихтера, Гилельс, снискавший огромное признание в США, говорил в ответ на восторги публики: "Подождите, пока услышите Рихтера". И когда наконец он приехал в Америку, это стало беспрецедентным событием музыкальной истории и культурного сближения между народами.
Сегодня вспоминается и печальный эпизод рихтеровского тура в Америке. Когда он играл с Ойстрахом в Карнеги-холле, в зале устроили шумную демонстрацию борцы за право выезда евреев из СССР в Израиль. Рихтер был в ужасе, особенно переживал за Давида Ойстраха. Чтобы понять ситуацию, нужно прочитать мемуары Исаака Стерна. Он был дружен с Ойстрахом, и близко к концу жизни не щадящий себя великий скрипач поделился с коллегой: "Я так много работаю, чтобы не думать. Если буду думать, не смогу жить".
Рихтер никогда не был близок властям, он вообще не имел дела с начальниками страны и советской культуры. Это был его способ бытия, но и верховные правители, хоть и понимали его масштаб, к себе не пытались приблизить. Немыслимо представить и сегодня Рихтера выпрашивающим субсидии у президента и министров, ублажающим спонсоров, торгующимся из-за гонораров или выступающим на корпоративе. Хотя, в духе времени, дирижер с репутацией суперэстета не стесняется выступить с любимцем криминального мира, оперная дива в дуэте с попсовым клоуном спеть что-то несусветное. Многие надеялись, что такая демократизация поможет классике выжить в поп-культуре и Интернете. Но с каждым годом таких иллюзий все меньше.
К нынешнему времени о Рихтере создана огромная литература. Пишут музыкальные критики, культуроведы, коллеги, друзья и знакомые, которых, хотя Рихтер был замкнутым человеком, вдруг оказалось множество. Человеку, достигшему мировой славы и известности, нужно понимать, что любые детали его биографии станут достоянием пересудов, не всегда приятных. Нo, похоже, в случае Рихтера границ вообще не осталось. Здесь есть все – и возведение во святые, и водворение в царство дьявола.
Не беру на себя роль знатока и арбитра, но и мне есть что вспомнить. В течение лет десяти я был знаком с женой Рихтера Ниной Львовной Дорлиак, камерной певицей, профессором вокала, бывал в их доме, встречал и Святослава Теофиловича. Но в отношениях с ним всегда была дистанция. Поэтому меня удивила публикация авторитетного музыковеда Георгия Гордона, в которой он пишет: "Давайте вспомним имена некоторых людей, входящих в рихтеровское окружение: Мильштейн, Золотов, Гольдин". Замечательный знаток теории и истории музыкального исполнительства Яков Мильштейн действительно много общался с Рихтером. Андрей Золотов, музыкальный критик, ездил с Рихтером в гастрольные поездки. Из пишущих близки Рихтеру были Чемберджи, Борисов, Дельсон, Цыпин, Рабинович. И, конечно, музыканты: Каган, Гутман, Гаврилов, Виардо, Башмет, Берлинский. Он дружил с Ириной Александровной Антоновой, директором Пушкинского музея, с которой организовал знаменитый фестиваль "Декабрьские вечера". Были в окружении художники, актеры, литераторы.
Я не пропускал концертов Рихтера и мечтал с ним познакомиться. У меня нет музыкального образования, но в консерватории бывал каждый вечер. Театра, кино, телевидения для меня не существовало, в моем кругу было нормой: "Что в мире есть такого, о чем нет у Баха?". Мир музыки казался вершиной мироздания. И вершина вершин - Рихтер. Я не хотел обращаться к знакомым с просьбой представить меня и нашел другой путь. Встретив в консерватории Нину Львовну, показал ей несколько своих статей и сказал, что хотел бы написать о Рихтере, не рецензию, я не критик. Нина Львовна сочла это моим преимуществом и вскоре пригласила домой. С ней у меня были долгие разговоры, но с Рихтером было трудно найти общую тему. Говорить о музыке я не осмеливался, философия казалась более подходящей, но среди друзей дома был Валентин Асмус, знаменитый знаток истории философии, поэтому разговор о Гегеле и Канте исключался. Специально для встреч с Рихтером я ходил в Ленинку читать Теодора Адорно, но на "После Освенцима не может быть поэзии" Рихтер не отреагировал, а когда я сказал, что Адорно считал музыку Бетховена тоталитарной, вышел из комнаты. Не знаю, кем он был больше недоволен - мной или немецким философом. Недавно я прочитал в мемуарах близкого Рихтеру человека: "Слава терпеть не мог все, что связано с теоретизированием на музыкальные темы, он мог даже оттолкнуть от себя и навсегда потерять какого-нибудь хорошего и интересного человека, если он начинал теоретизировать". Много позже я узнал, что Рихтера отчислили из консерватории, потому что он не хотел учить общественные предметы. Нейгаузу пришлось долго воевать с парткомом, чтобы Рихтера восстановили. На кафедре марксизма-ленинизма работали профессора, понимающие, кто такой Рихтер, и все, что от него требовалось, это иногда прийти на занятия и принести зачетку на экзамен. Но и на такой малый компромисс он не соглашался.
Наше общение не облегчалось тем, что я не пил спиртного, Рихтер, как и его партнеры - Ростропович, Берлинский, Светланов, многие другие, мог выпить умопомрачительное количество, но на уровне мышления это не отражалось. Рихтер любил разного рода капустники, маскарады, я в таких играх не участвовал и не понимал, чем они интересны. Помню, кто-то сказал, что в музыке Юдиной слышна ее религиозность. Я добавил: "Тогда у Чайковского должен быть слышен гомосексуализм". Ляпнуть в доме Рихтера что-либо более неуместное было невозможно.
Я опубликовал в "Вопросах философии" большую статью "Музыкант века", первую об исполнителе классической музыки в главном академическом журнале. Нина Львовна прочитала рукопись, ничего не сказала, но я знал уже, что это означает одобрение. Я принес журнал к ней домой, попросил позвонить после прочтения. Нина Львовна не звонила, встретив ее в консерватории, я спросил о впечатлении. - "Ой, мы так заняты, пока не читали". В это время подошла Наталья Гутман, виолончелист, близкий друг дома: "Мы все собрались и читали статью вслух, замечательно". Понравилось не всем. Популярный скрипач, ныне процветающий, сказал мне, встретив в консерватории: "Никто не нанес музыке столько вреда, как Рихтер". Сегодня я понимаю мотивы и смысл сказанного – при жизни Рихтера и титанов его времени поп-звезды от классики знали свое место.
Я опубликовал в популярном издательстве "Знание" "Космическое и земное" - о Рихтере. Цитаты из классиков и похвала советской культуре здесь были неизбежны. Нина Львовна сказала: "Все, что сделал Рихтер, было не благодаря, а вопреки". Это был единственный случай, когда она что-то сказала о политике, в доме Рихтеров эту тему считали неприличной.
Во времена Рихтера кульминацией культурной жизни Москвы были "Декабрьские вечера". В музейный зал ведет высокая лестница. Наверху стоит Рихтер в окружении, поправляет на стене картины, иллюстрирующие тему концерта. Увидел меня и очень громко, так что все слышат: "Это философ Гольдин. Он утверждает, что у Рихтера есть философия. Я протестую! У Рихтера нет философии, есть только музыка". Окружение в улыбках, я готов провалиться сквозь землю. Философы - это Аристотель и Гегель, докторская диссертация и профессорский диплом меня в философы не производят. После этого эпизода я продолжал ходить на концерты, но с Рихтером больше не разговаривал. Не доказывать же, что гениальность исполнителя определяется в первую очередь глубиной философской интерпретации.
В каждой публикации о жизни Рихтера большое внимание уделяется его отношениям с Ниной Дорлиак, а в последнее время все больше тому, что было за пределами этих отношений. Гей-коммьюнити охотно подкрепляет свою борьбу за права великими именами. И вот лавиной пошли публикации о сексуальной жизни Рихтера. Инга Каретникова в мемуарах пишет, что брак был фиктивным, это утверждение приводит Википедия. Кто знает сегодня, в либерализме без берегов, единственно правильное определение брака?! Я думаю, что у Рихтера и Дорлиак был идеальный брак - союз людей, прекрасно понимающих друг друга, связанных духовно, творчески, профессионально. Нина Львовна была секретарем, пиар-менеджером, конфидентом, психотерапевтом, домоправительницей, освободившей от отвлекающих забот. Ближайшая аналогия этого союза - Владимир и Вера Набоковы. Мечта любого творческого человека иметь такого друга жизни.
Сенсацией стала книга Андрея Гаврилова "Чайник, Фира и Андрей". Фира - это Рихтер, его так называли в узком кругу с подачи Ростроповича. Андрей, пианист уникального дарования, долгие годы провел в борьбе с КГБ и советскими охранителями культуры. Я понял величие Первого концерта Чайковского только в исполнении Гаврилова. Его Шопен - подлинное откровение, узнаваемое среди тысячи интерпретаций. Мы были знакомы немного, больше с его мамой, музыкантом, разделившим с сыном все многосложности его творческой и личной судьбы. Кажется, я одним из первых писал о нем в "Литературке" после того, как его отлучили от советской сцены. Во время нашей телезаписи возник конфликт (Андрей был прав), больше мы не встречались.
Несмотря на разницу в возрасте, Рихтер ни с кем не был в таких близких духовных отношениях, как с Андреем. Раз уж не обойти этой темы, сексуальной связи между ними не было, можно не сомневаться в свидетельстве Гаврилова. Его исповедь не знает границ и страха.
Он заставил заглянуть по ту сторону добра и зла – и ужаснуться. Те, кто боготворит Рихтера, дочитают книгу, не выпуская из рук, но не изменят отношение. Но лучше бы она мне не попалась. Как говорят американцы, в ней "больше, чем хотелось бы знать". Дмитрий Быков говорит, что "это повествование об ужасной изнанке прекрасного – или, если хотите, о плате за талант и славу". Если же, придя в себя после шока, перечитать то, что касается Рихтера-музыканта, то есть много важного, хоть и спорного, но интересного, другими не сказанного. "Музыка Славы, - пишет Гаврилов, - несмотря на его техническое мастерство, вымученная, тюремная, советская музыка". Не буду спорить, попытаюсь понять. Думаю, если игнорировать негативную коннотацию, Андрей имеет в виду то, что Адорно называл тоталитаризмом в музыке - ее абсолютную, неотвратимую убедительность. У Рихтера нет столь милых либерализму и постмодернизму сомнений, неопределенности, замешательства перед противоречиями в человеке и в мире. Можно признать, что Рихтер не приглашает к диалогу: подчинение ему безоговорочно. Он знает, и мы ему верим. Надо же верить хоть кому-нибудь! Пожалуй, в его музыке больше тьмы, чем света, но разве в мире это не так?
Вот еще у Гаврилова: "Он ненавидел все, что любит толпа, но сделал все возможное и невозможное, чтобы стать кумиром для серости". Уточнив, что Рихтер был кумиром и для культурной элиты, поставим сказанное Гавриловым не в упрек, а в заслугу. Как Пушкин и Чайковский, Рихтер стал кумиром для всех. Никто из нынешних звезд такого универсального признания не имеет. Читая эту исповедь, нужно не упускать свидетельство автора: "Не бывает дня, чтобы я о нем не думал. Он присутствует на каждом моем концерте". Проклятье или благословение?!
