Это была опера Мусоргского «Борис Годунов» в первой авторской редакции 1869 года. В Мет эта редакция не шла никогда, хотя «Борис Годунов» был и остается вместе с «Евгением Онегиным» самой исполняемой здесь русской оперой.
Тут придется напомнить историю многострадальной партитуры. В 1869 году Мусоргский закончил сочинять оперу по трагедии Пушкина «Борис Годунов». 24 пушкинские картины были сведены к семи: «У Новодевичьего монастыря», «Коронация», «Келья в Чудовом монастыре», «Корчма на литовской границе», «В царском тереме», «У собора Василия Блаженного» и «Боярская дума — смерть Бориса». Дирекция императорских театров, без разрешения которой опера не могла быть поставлена, этот вариант забраковала: нет большой женской роли, нет лирической интриги, а сцена у Василия Блаженного с воплями толпы «Хлеба! Хлеба!» и обвинением Юродивого «Нельзя молиться за царя-ирода» вообще неприемлема.
Второй вариант, 1872 года, с польским актом, Мариной Мнишек, сценой у фонтана, уже без сцены у Василия Блаженного, но с новой народной сценой – «Под Кромами», где народ бунтует, а с приходом поляков и Самозванца безмолвствует, и где Юродивый плачет над судьбой русского люда, оказался ближе модной тогда большой исторической опере, был принят к постановке и даже исполнен в 1874 году в Мариинском театре, продержавшись несколько сезонов. Между тем Мусоргский к партитуре то и дело возвращался, дописывая, исправляя, сокращая...
В 1890-е годы, уже после его ранней смерти (в 1881 году, в возрасте 42 лет), за «Бориса» с благородным намерением вернуть его, уже почти позабытого, на сцену, причем в наиболее эффектном виде, взялся Н. А. Римский-Корсаков: переписал оркестровку, заметно ее «принарядив» согласно собственной эстетике, и поставил «Бунт под Кромами» не в конец, как у Мусоргского, а перед сценой смерти Бориса. После революции были более близкие эстетике и музыкальному тексту Мусоргского редакции Ламма-Асафьева (1928 г.) и Шостаковича (1940 г.). В 1979 году английский музыковед Л. Ллойд-Джонс собрал воедино и опубликовал все известные варианты и наброски Мусоргского, что еще больше запутало оперные театры: какого же «Бориса» считать подлинным, авторским? Вопрос и по сей день открыт.
К тому времени мир знал в основном редакцию Римского-Корсакова, ставшую особенно популярной благодаря Шаляпину, который был Борисом сначала в постановке Частной оперы Мамонтова, а в 1908 году в парижском спектакле – сенсации Русского сезона Дягилева. Именно этот спектакль, с декорациями Головина, но еще без Шаляпина, появился усилиями Артуро Тосканини в 1913 году в Мет. Пели, правда, по-итальянски (итальянцы первыми из нерусских компаний перевели и начали исполнять оперу). Когда в 1920-е в Мет появился Шаляпин, то он пел партию Бориса по-русски, а все остальные – по-прежнему по-итальянски.
С годами ситуация, конечно, изменилась: даже от оркестровки Римского-Корсакова начали отказываться, вернувшись к авторскому тексту второй версии, 1872 года (или к тому, что было принято считать авторским текстом). Именно эта версия и легла в основу спектакля 2010 года, который в Мет должен был ставить немецкий режиссер Питер Штайн для своего соотечественника Рене Папе, к тому времени уже отлично певшего партию Бориса.
Увы, обидевшись на американскую визовую службу, Штайн в Америку ехать отказался и спектакль завершал американец Стивен Уодсворт с подобранными еще Штайном дизайнерами. Не могу сказать, что та постановка меня особенно порадовала (хотя исполнители – особенно Рене Папе в роли Бориса, Владимир Огновенко в роли Варлаама и Екатерины Семенчук в роли Марины Мнишек были великолепны).
Куда больше запомнился спектакль Мариинского театра, который в 1983 году поставил в Ковент-Гардене Андрей Тарковский, а мариинцы перенесли на свою сцену в 1990-м и привозили его в Нью-Йорк в 1992-м (это была самая полная версия, большей частью в оркестровке Шостаковича). И первую авторскую редакцию – без польского акта и Сцены под Кромами — я видела опять же в исполнении Мариинского. Правда, странная постановка В. Крамера не очень вязалась с музыкой. Да и давно это было – почти 20 лет назад.
Так что возможность услышать в Мет версию 1869 года была сильным стимулом покинуть безопасные стены квартиры и отправиться в Мет.
Зал не был полон: «Борис Годунов» — не самая популярная опера, туристы медленно возвращаются в город, кое-кто из меломанов еще сидит в загородных домах и побаивается Манхэттена. А иных просто не пустят в театр — не вакцинированы. Кстати, процедура проверки проста и все идет быстро: надо показать свидетельство о вакцинации и документ с фотографией, удостоверяющий, что это именно вы.
Теперь о спектакле. Мет оставила постановку 2010 года, просто убрав отсутствующие в первой версии сцены и связав семь картин так, что они переходят одна в другую без пауз. Получилось органично и компактно: два с небольшим часа и перерыва делать не надо. Это плюс.
Другой плюс – оркестр Метрополитен-оперы, который под управлением опытного немецкого дирижера Себастьяна Вейгла воссоздает щемящий и таинственный, полный ожиданий и предчувствий колорит этой поразительной партитуры, где царят низкие струнные и духовые, где гармонии дышат неопределенностью и в мелодиях разлита непередаваемая тоска.
Эта партитура куда скупее и темнее той, что мы знаем по версии Римского-Корсакова, а дирижер еще и старался слегка «притушить» оркестр, дабы помочь певцам. А помогать было очень нужно. Впрочем, певцов можно простить: пандемия не только обрекла всех на долгую творческую паузу, но и изрядно потрепала нервы, что для голоса всегда плохо. К третьему-четвертому спектаклю, а главное, к кинотрансляции 9 октября дело, уверена, наладится.
Как и в 2010 году, партию Бориса пел Рене Папе. Немецкий бас-баритон, один из любимцев Мет, исполняет эту роль уже 15 лет, к тому же у него неплохой русский (он рос в Лейпциге, еще во времена ГДР, где в школах учили русский язык), и хотя его голосу порой недоставало былой сочности и «округлости», а длинные пряди парика, которые надо было постоянно отбрасывать назад, отвлекали и его, и зрителей, этот Борис был близок к тому, что нужно в первой версии Мусоргского: беспокойный, измученный подозрениями, слухами, намеками, вестями о самозванцах, историями о чудесах, загнанный в угол интригами – обреченный с самого начала на крах.
Потому что редакция 1869 года – это не та опера, которая была поставлена в 1874 году в Императорском театре, и не та, которую видел Париж в 1908-м, и не та, которую мы помним по исторической постановке, десятилетиями шедшей в Большом театре. Этот «Борис» в первую очередь — почти камерная психологическая драма, абсолютно революционная по форме и сути, грустная, волнующая и цельная, неумолимо, без ответвлений и отвлечений, идущая к финалу – смерти главного героя.
Беда в том, что режиссер (все тот же Стивен Уодсворт) нашпиговал спектакль примитивной символикой, с противостоянием Бориса и Юродивого в центре, причем Юродивый является чуть ли не в каждой сцене, начиная с немого эпизода с Борисом на фоне оркестрового вступления, путается под ногами, отчаянно жестикулирует, скачет – просто какая-то пляска Святого Витта, хотя согласно партитуре Юродивый присутствует только в Сцене у Храма Василия Блаженного, где и должно произойти первое и последнее столкновение с Борисом и где Юродивый поет свое знаменитое «Месяц едет, котенок плачет...». У Майлса Микканена звонкий и чистый тенор. Но незамысловатый напев Юродивого он поет с пафосом вердиевского героя. Ни музыке, ни тексту, ни ситуации это не соответствует.
В погоне за символами, которые должны якобы оживить зрелище, режиссер допускает не одну нелепость. Так, сцена в келье идет на фоне стоящего в центре трона с Борисом и сидящей по периметру толпы, которая то вздымает руки, то падает ниц. Пимен между тем пишет свою летопись на гигантских листах, разложенных на полу, и то садится, то встает, то немножко ходит. Увы, перемена поз отнюдь не компенсировала вокальные слабости Эйна Энгера (звучал он неровно, неустойчиво, без весомости и внутренней силы, которую должен излучать убежденный в своей правоте монах-летописец).
Раздражали костюмы стражников: металлические каски времен Первой мировой войны и длинные шинели бордово-малинового цвета, которые должны были, вместе с громким щелканьем плеток, символизировать, конечно, кровавое насилие. Дебютантка Эрика Байков в роли царевны Ксении капризно поводила плечиками, бегала и суетилась, как героиня Джейн Остин из английского костюмного фильма.
Кажется, что режиссер с актерами вообще не очень-то и работал или просто оказался глух к музыке, а потому убедительны оказались лишь те, кто поднаторел в своих партиях в других постановках, как, скажем, тенор Максим Пастер из Большого театра, певший Шуйского на разных сценах мира и по-настоящему «вросший» в характер умного двуликого манипулятора и интригана, показав отличное владение разными вокальными красками.
Для Пастера это первая роль в Мет, как и для Алексея Богданова, который заменил заявленного раньше Алексея Маркова в роли боярина Щелкалова. Молодой американский баритон родом из Одессы много поет на американских сценах и «совпал» с героем и голосом, полным тепла и благородства, и обликом.
Очень неплохим Варлаамом оказался чернокожий бас-баритон Райан Спидо Грин – обладатель большого голоса и смелого, яркого актерского темперамента, а к тому же достаточно выносливый, чтобы петь сразу в двух спектаклях подряд – сначала в опере Теренса Бланчарда (роль дяди главного героя), потом в «Борисе».
Как бы то ни было, я рада, что услышала этого «Бориса». Уж очень хороша музыка, особенно не в виртуальном, а в реальном звучании. Если нет возможности пойти в театр, остается кино — 9 октября днем.
12 октября в скромную афишу месяца добавят «Турандот» Пуччини (все еще в постановке Дзеффирелли) с Кристиной Герке и Юсифом Эйвазовым в главных ролях. Куда значимей обещает стать серия «Нюрнбергских мейстерзингеров» Вагнера, которая начнется 26 октября: под управлением Антонио Паппано (редчайший случай увидеть этого замечательного музыканта и главного дирижера Ковент-Гардена за пультом Мет), с уникальной Лиз Дэвидзен в роли Евы, прекрасным немецким тенором Клаусом Флорианом Вогтом в роли влюбленного в нее рыцаря-миннезингера Вальтера, Михаэлем Волле в роли мудрого сапожника Ганса Сакса и еще несколькими отличными певцами, включая Александра Цымбалюка. Опера идет в старой, традиционной постановке Отто Шенка, на немецком языке. Тут никакого лаконизма не будет: три действия, два антракта, пять с лишним часов в Мет.
