Добираться удобно: девелоперы района Hudson Yards продлили туда 7-й маршрут сабвея, и, выйдя из новой станции на поверхность, видишь справа плетенку «Сосуда» («Vessel», смотровая лестница, вход по билетам, платный), а сразу за ней - «Навес», или «Шед», который, по идее, должен выдвигаться и задвигаться в зависимости от программы, на что указывают рельсы и колеса. Пока что он находится в выдвинутом положении и под его крышей идут по вечерам музыкальные представления «Soundtrack of America». Музыка хорошо слышна с площади.
Земля в Hudson Yards дорога, а потому свежепостроенные небоскребы тут стоят чуть ли не впритирку, но внутри «Шеда» просторно, залов много и каждый – многопрофильного использования. «Райх, Рихтер, Пярт», концерт-хеппенинг в двух частях, соединивший музыку Стива Райха и Арво Пярта с визуальными образами Герхарда Рихтера, это демонстрирует. В программке сказано, что длится он 80 минут, и, возможно, поначалу так и было задумано, а потом по каким-то причинам сжалось до 50. Достаточно, чтобы не устать.
Публику (ее было много, несмотря на дневное время) сначала запускают в просторный зал, где на серых стенах ритмично чередуются вертикальные панели, покрытые причудливыми абстракциями, – похожие видишь в детском калейдоскопе. Есть еще три огромных гобелена с вариациями на ту же тему (или панели – вариации на тему гобеленов). Все это красиво, декоративно и излучает радость, но главное - неведомо откуда звучащие голоса с «Тремя пастушками Фатимы» Пярта для смешанного хора а capella (Фатима – город в Португалии, где трем пастушкам явилась с пророчествами Дева Мария). Группа хористов Trinity Church Wall Street поет эту поистине ангельскую музыку, смешиваясь с толпой, бродя по залу. Зрители тоже могут ходить, меняя перспективу и звуковые ощущения -- неизменно приятные благодаря чистейшим голосам и теплой акустике.
Сотрудничество Пярта и Рихтера началось в 2014 году, вскоре после того, как они познакомились, но для «Шеда» Рихтер создал новую визуальную часть. А вот вторая часть программы, для которой публику приглашают в соседний зал, возникла недавно, связав Рихтера с другим композитором того же, что и Пярт, поколения и значимости – Стивом Райхом.
Тут можно сесть - на длинные скамьи вдоль стен, под теперь уже горизонтальными красочными панелями, или на складные стулья. Только сначала непонятно, куда смотреть: в одном конце зала – оркестр: струнные, деревянные, вибрафон и фортепиано (ансамбль «Сигнал»), но когда свет гаснет и начинается музыка, на противоположной стене возникает фильм – к нему и поворачиваются головы, что не очень-то справедливо по отношению к музыке и музыкантам во главе с дирижером.
Впрочем, симбиоз Рихтера (который всегда интересовался музыкой и даже создал две серии абстрактных полотен: «Бах» и «Кейдж») и Райха оказался таким органичным, что об этом не думаешь, а просто погружаешься в нирвану красок, форм и звуков. И фильм Рихтера (созданный с Коринной Белц при помощи компьютерной технологии на основе одного из его абстрактных полотен), и музыка Райха, написанная к фильму, начинаются элементарно: короткими повторяющимися музыкальными фразами и горизонтальными цветными линиями на экране. А дальше и то, и другое начинает расслаиваться и усложняться, музыкальный колорит и ритмическая пульсация идут «в ногу» с игрой цвета и орнамента, вступает вибрафон, кажется, что ты в каком-то саду, где в зеленых кустах кроются буддистские храмы,... пока все постепенно не вернется к горизонтальным линиям, на сей раз устраивающим некий экстатический танец, и успокоится, придя к тому, с чего все началось... Представления идут до 2 июня, по четыре сеанса в день, билеты недороги и посмотреть это стоит.
***
«Райх, Рихтер, Пярт» понравится каждому, пусть и по разным причинам. «Норма Джин Бейкер из Трои» - не для всех. Спектакль идет в «черном ящике» Гриффин-театра на 6-м этаже (на 500 удобных мест). На сцене – скучноватого вида комната, бумаги, настольные лампы - нечто вроде рабочего кабинета. За окнами поздний вечер, идет снег. Режиссер Кэти Митчелл и ее команда придерживаются в деталях максимального реализма. Но это всего лишь фон для пьесы, где исторические и биографические факты мелькают лишь намеком (мы их и так знаем), а суть – в поэзии, символах и жизни человеческого сознания.
А пока молодой худощавый человек в костюме, белой рубашке и при галстуке (прекрасный английский актер Бен Уишоу) беспокойно перебирает бумаги, садится к столу, наговаривает на магнитофон текст и все время поглядывает на ручные часы и на дверь. Ждет кого-то. Наконец, когда мы уже поняли, что он писатель и одержим судьбой Елены, предмета распри между троянцами и греками, начавшей Троянскую войну, входит немолодая, судя по походке, женщина в платочке, пальто и туфлях на низком каблуке. Раздевается, потирает замерзшие руки, садится к столу, берет деньги, пересчитывает, кладет в сумочку. Рене Флеминг, в коричневом костюме, очках, аккуратно причесанная по моде 50-х, играет «стенографистку» (у героев нет ни имен, ни иных определений) и, в отличие от «писателя», почти все время (особенно поначалу) неподвижна, если не считать шевелящихся над клавиатурой стенографического аппарата пальцев.
Сосредоточенно и бесстрастно она печатает текст будущей пьесы. Но «писатель» диктует и текст, и знаки препинания, и где начать следующую строчку, так что повествование нарочито «ломается». Уишоу демонстрирует поразительную виртуозность, но следить за его мыслью трудно. Да автор пьесы, поэт и переводчик античных текстов Энн Карсон, к простоте восприятия и не стремится. Ее пьеса – вольная импровизация на темы трагедии Еврипида, который в античном мифе о Троянской войне выделил историю Елены и встал на ее точку зрения. Разлученная с дочерью Гермионой, страдающая от неизвестности и разлуки, эта Елена не виновница конфликта, но его жертва – одна из многих жертв войны. И в своей современной интерпретации Карсон эту идею развивает и акцентирует, для пущей актуальности добавляя линию судьбы Мэрилин Монро, которую до Голливуда, как известно, звали Нормой Джин Бейкер. (Строка из пьесы: “Изнасилование – история Елены, Персефоны, Нормы Джин, Трои. Война – контекст, и Бог – парень.”)
Судьба Мэрилин постоянно в сознании героя (как вообще в массовом сознании американских 50—60-х – вот откуда дизайн того времени). Голливудская красавица не только смешивается с образом Елены, но начинает вытеснять его, что демонстрирует простой и сильный прием: «писатель» постепенно становится... Мэрилин. У нас на глазах.
Между тем героиня Флеминг тоже не остается равнодушной: сначала ее молчание прерывают редкие возгласы и повторенные слова, потом пропетые фразы, все более долгие и страстные, в стиле спиричуэлс, джаза и популярных песен 40–50-х. (музыка Пола Кларка, написавшего партитуры к почти 20 постановкам Митчелл, вокальными строчками отнюдь не ограничена). Ключ к концепции – фраза, которую она не раз повторит: «It’s a disaster to be a girl» («Быть девушкой – катастрофа»).
Часть реплик и вокальных сегментов записана и усилена. Электронная неестественность звука имеет свой смысл: реакции «стенографистки» – внутренние, подсознательные, невысказанные. Задавленная правилами и ограничениями времени, она глубоко, в сердце, может быть, даже и не очень еще сознавая, чувствует себя «одной из них», этих живущих в катастрофе своего тела девушек, девочек, женщин... И готова к бунту.
Да, это открыто феминистский взгляд, и, по большому счету, параллели Елены и Мэрилин слегка «притянуты», да и каждый зритель может «прочесть» происходящее на сцене по-своему. Но актеры великолепны, особенно Уишоу, и если ты веришь Энн Карсон и Кэти Митчелл и не хочешь, чтобы тебе все разжевали и положили в рот, спектакль заслуживает внимания. Если с языком не все хорошо, англоязычная поэзия вам чужда и экспериментальных пьес вы не любите, то 90 минут без перерыва могут показаться слишком долгими.
***
Все, что идет сейчас в «Шеде», было заказано к открытию. А заказ - всегда риск, даже если автора знаешь: кто может предсказать, что этот автор «выкинет»? Успех не гарантирован. Уверена, многих, как меня, разочарует выставка-инсталляция Триши Доннелли в зале четвертого этажа. Уроженка Сан-Франциско 45-летняя Доннелли давно известна своими концептуальными инсталляциями, соединяющими фотографию, звук, видео, скульптуру, рисунок, перформанс – все, что годится для темы. Она была участницей двух биеннале в Венеции и «Документы-13» в Касселе, номинировалась на премию Хьюго Босса, выставлялась в музеях и престижных галереях. Она любит большие пространства и словесные комментарии.
На сей раз Доннелли инсталляцию (кстати, первую за почти 10 лет) никак не назвала и комментариями не одарила. В углу большого полутемного зала навалены срубленные ветви старых (судя по толщине стволов) деревьев. Не совсем, правда, навалены: под ними - тележки на колексиках, dollies, - на таких перевозят тяжести. Кое-где стволы «перебинтованы» белой тканью. В стороне, отдельно, самый большой, но перевязан он тонкой красной ленточкой. Рядом – колонки, вовсю гремит «Хабанера» из «Кармен» (в исполнении Мариан Андерсен). Похоже, автор хочет провести аналогию между вольной и убитой Кармен и вольной и убиваемой нами природой. И это все? Может, времени не хватило, как у авторов некоторых других проектов, первоначально заявленных для открытия «Шеда», но пока неосуществленных?
Однако даже судя по увиденному, «Шед» не собирается идти в традиционно-консервативном направлении. Тем более что устойчивый поток посетителей, движимых часто только любопытством, пока обеспечен. На «Корнукопию» Бьорк (с 6 мая по 1 июня) билетов уже нет.
