Понятно, что всякому интересно пройтись по его непростой жизненной и творческой биографии – от скудных лет в Питтсбурге до богемного Нью-Йорка, где придут в конце концов и слава (раньше, чем признание художественного мира), и деньги (в 1959 г. он сможет переехать из съемной квартирки, где ютился с матерью, в собственный таунхаус на Лексингтон-авеню), а еще –покушение полубезумной феминистки, почти стоившее ему жизни и резко изменившее его мироощущение, и, в 1987 году, когда ему будет 58 , - смерть в результате медицинской ошибки.
Уорхол, предсказавший господство брендов в нашем мире, сам давно стал брендом. Но что нового можно сказать о нем при такой популярности, после всех книг, фильмов, публикаций, выставок, аукционов? Оказывается, можно, что с блеском доказывает огромная, подробная (больше 350 экспонатов!) выставка в Музее Уитни, названная, как одна из его публикаций, “Andy Warhol: From A to B and Back Again” (по 31 марта).
Ее куратор Донна Де Салво познакомилась с Уорхолом еще в 1985 году, работая в Диа Арт. Его работы все еще считались маргинальными, коммерческими, не стоящими внимания серьезных искусствоведов. «Все мои рецензии – плохие», - говорил он. Но Де Салво предложила ему сделать выставку его картин 1960 - 1962 гг., и когда выставка открылась в 1986-м, Уорхол был доволен. Она потом не раз возвращалась к его творчеству и в нынешней ретроспективе сделала все, чтобы мы смогли по-настоящему вглядеться в его работы, увидеть их значимость, переступив преграду их всеобщей, «замыливающей глаза», популярности.
Почему, не будучи первооткрывателем поп-арта (Лихтенштейн, Розенквист, Ольденбург его опередили), именно он оказался так влиятелен и куда более прославлен сегодня? Почему так многое предугадал – от стирания границ между искусством высоким и низким до «культуры знаменитостей», «Инстаграм» и реалити-ТВ? Где нашел импульс для своих шокирующих по тем временам экспериментов – с техникой, цветом, временем, с самими представлениями о том, что есть произведение искусства? Ключ, как часто бывает, в истоках, и выставка не жалеет пространства, чтобы о них рассказать.
В 1948 году, в бытность студентом отдела дизайна Технологического института Карнеги в Питтсбурге, Андрей Вархола, как тогда его звали, написал небольшую акварель – интерьер жилой комнаты (она есть на выставке). Здесь обитала его семья: отец-шахтер (он умер в 1942-м, возможно, отравившись загрязненной индустриальными отходами водой), мать, он сам и двое старших братьев. Типичная эмигрантская квартира, разномастная мебель, скошенные абажуры, попытка незамысловатого уюта. И распятие: выходцы из карпатской Словакии, Вархолы были католиками.
Младший Вархола в школу ходил редко: страдал хореей, которую еще называют «Пляской Св. Витта»: нервные, неконтролируемые подергивания, раздраженная кожа. Сидя дома, без конца рисовал, вырезал цветы из бумаги и собирал открытки с фотографиями и автографами знаменитостей. Дружил больше с девочками. Был «не как все».
После института он поработал год дизайнером в Питтсбурге и в 1949-м уехал в Нью-Йорк. Он сразу нашел приложение своему дару рисовальщика: в журнале «Гламур» срочно нужны были рисунки туфель. Потом начал делать рекламу для модной обувной фирмы, выполнял заказы на обложки книг и пластинок – в общем, был типичным коммерческим дизайнером, хорошо зарабатывал, а между делом находил время для многочисленных изображений одетых, переодетых и неодетых мужчин и частей их тела. Ретроспектива уделяет много места этому времени - 50-м годам, когда он впитал в себя культуру рекламы, выработал умение манипулировать вниманием масс, немедленно притянуть взгляд зрителя: яркими красками, крупным форматом, минимумом деталей, определенным фокусом.
Но амбиции его простирались дальше: он хотел признания как художник. И сознательно искал пути к этому. Он американизировал свое имя, начал носить приклеенный парик, сделал пластическую операцию носа. Попытался в своей живописи использовать эстетику комиксов (пример - «Супермен» 1961 года), но понял, что Лихтенштейн делает это куда лучше, и от этого материала отказался. Приятельница-галеристка посоветовала ему писать денежные банкноты (за идею он заплатил ей 50 долларов) и, увидев банки супа «Кэмпбелл» (он утверждал, что ест этот суп каждый день), заняться и этой темой. «Campbell Soup» (32 тщательно выписанных «портрета» всех сортов популярного бренда) сегодня считают революцией в натюрморте, равной сезанновской.
Для тех, кто увидел всю серию, впервые выставленную в Лос-Анджелесе, в галерее «Ферус» Ирвина Блума четырьмя рядами по восемь картин, это был шок. Картины можно было купить по одной, но покупателей оказалось всего пятеро, и Блум решил оставить у себя весь «блок». С 1996 г. он – часть коллекции МоМА, купленный музеем за 15 млн долларов. Уорхол создаст еще немало «портретов» супа Campbell. Он вообще был исключительно плодовит, благо работа в рекламе приучила его использовать ассистентов.
Идея «сериальности», бесконечного повтора, впервые продемонстрированная в «Campbell Soup», – это машинное, индустриальное, холодное, отстраненное. Но присутствие в процессе живой руки художника неизбежно ведет к отклонениям, неточностям, создает варианты, привносит человечность. Вскоре Уорхол сделает свой процесс более «индустриальным»: он применит технику шелкографии, еще один «привет» от рекламы, техника, в которой рука художника и результат, произведение, окажутся разделены. Он будет планировать процесс, следить за ним, но непосредственным производством займутся ассистенты. Студия станет «Фабрикой».
Первым образцом сериальной шелкографии станет диптих «Мэрилин» (1962). Фотография кинозвезды, сделанная для рекламы ее первого фильма «Ниагара», преображенная в ультра-розовых-желтых-бирюзовых тонах и повторенная 25 раз, смотрит на нас с левой стороны диптиха. С правой она же – все то же, только в черно-серо-белом, образ размазан, туманен, постепенно уходит в небытие... Слава и смерть – две темы, которые занимали его постоянно, и мир 60-х давал ему достаточно образов для частого возвращения к ним – от всевозможных катастроф до агрессивного подавления антирасистских демонстраций. В 60-е он создал свои самые знаменитые работы (в том числе «Элвисы», «Катастрофы», «Электрические стулья» - все это есть на выставке). Показательно, что его материал – это всегда американская действительность. Его неисчерпаемый арсенал – элементы повседневного существования американца: банки с супом, кинозвезды, газетные фотографии.
Но в 1966 году Уорхол решил распроститься с картиной как жанром, и тут оказавшись провидцем: впереди ждало засилье инсталляций и видео. В одной из нью-йоркских галерей он устроил инсталляцию – оклеил одну комнату обоями, покрытыми розовыми коровами (кажется, что он и нынешнюю моду на розовое предсказал!), а другую наполнив «серебряными» надувными подушками. После чего занялся кино, сняв «Сон», «Империю», «Поцелуй» и другие фильмы-наблюдения.
После выстрелов 1968 года, выпущенных в него практически в упор Валери Соланас и пробивших почти все его жизненно важные органы настолько, что врачи признали его мертвым, он изменился. «Раньше я подозревал, что не проживаю свою жизнь, а смотрю ее по телевизору, - скажет он. – После выстрелов мне все кажется сном. Я не знаю, жив я или умер».
Он возвращается к производству шелкографических портретов – просто чтобы выполнить десятки скопившихся заказов (цена каждого – в районе 25 000 долларов): Марта Грэм, Бриджит Бардо, Сильвестр Сталлоне, Джанни Версаче, бизнесмены, «дамы света»... Процесс был всегда один: делалось около 50 полароидных фото «объекта», потом выбирался один кадр, снимался снова – уже обычной фотокамерой, и переводился на ацетат, потом шелк и печатался в формате 40 на 40 дюймов.
Но были и другие работы: разноцветные черепа или принт военного камуфляжа, наброшенный на репродукцию «Тайной вечери» Леонардо (классическому католическому образу посвящена последняя его серия), или серия из 102 полуабстрактных Shadow Paintings, в которых есть нечто медитативное, философское, личное. Возможно, он был на пороге новых открытий.
Но тут началось воспаление желчного пузыря, он тянул несколько дней с операцией, наконец, ждать больше было нельзя. Он был уверен, что не вернется, и запер все ценное в сейф. После операции по ошибке ему ввели лекарство, к которому у него была сильная аллергия. Он умер в больнице 22 февраля 1987 года.
«Энди был первым встреченным мною художником, который так откровенно был озабочен славой. Он был озабочен ею больше, чем эстетикой или еще чем бы то ни было», - вспоминает его современник. Восприятие аутсайдера: некрасивого мальчика-эмигранта из рабочей семьи, католика и гея, привыкшего наблюдать, смотреть со стороны, даже «с обочины», многое замечать, порой иронизировать, но и заимствовать, бравировать, провоцировать, бунтовать, при этом комплексуя и тайно мечтая оказаться «внутри», среди красивых, богатых и знаменитых, останется с ним навсегда и многое определит в том, что он сделал в искусстве.
