Максим Венгеров, несколько лет с сольными программами вообще не появлявшийся в Нью-Йорке, Карнеги-холл заполнил и ожиданий не обманул. У него по-прежнему мощный и в то же время гибкий, не знающий ограничений технический аппарат и изумительной красоты и разнообразия звук, но прибавилось музыкантской зрелости, серьезности, глубины. И программа, исполненная с его частым и умным партнером, превосходным пианистом Рустемом Сайткуловым, все это продемонстрировала.
Третья скрипичная соната Брамса, настоящая симфония в миниатюре, с ее нежным и слегка призрачным началом и могучими контрастами первой части, бесподобной лирической кантиленой во второй, грациозным «летучим» Скерцо и бурным финалом, сменилась куда менее известной Сонатой Джордже Энеску, сочинением явно модернистского склада и более трудным для восприятия и для интерпретации (несмотря на точно переданную сюрреалистскую атмосферу, иногда было ощущение, что Венгеров еще недостаточно «вжился» в эту музыку), и изысканной по колориту Сонатой Равеля, в которой особенно хороша была вторая часть с ее джазовыми ритмами и эротическим «свингом».
После этих очень разных сонат (которые, честно скажу, я бы все же предпочла слушать в более интимной обстановке – не зря они относятся к категории «камерная музыка») настало время виртуозных фейерверков: сумасшедших по сложности Вариаций Генриха Эрнста на тему песни «Последняя роза лета» для скрипки соло и вариаций Паганини «I palpiti», созданных в свое время на тему из оперы Россини «Танкреди» и позже аранжированных Крейслером. И, конечно, «бисов» - один другого лучше: «Венский каприс» Крейслера, «Вокализ» Рахманинова, Венгерский танец Брамса №2 – все это было сыграно как бы без усилий, с теплом, раскованностью и непринужденностью мастера.
***
Поклонникам «русской школы», живущим в Нью-Йорке, пришлось в эти дни нелегко: Туган Сохиев с Оркестром Нью-Йоркской филармонии, Семен Бычков с Чешской филармонией, Максим Венгеров, Денис Мацуев. И – американское турне оркестра Мариинского театра с Валерием Гергиевым, завершившееся несколькими программами на Восточном побережье, включая две в Карнеги-холле.
Турне очередное, но и юбилейное: Гергиев уже 30 лет стоит во главе Мариинского театра, что заслуживает отдельного обсуждения. На фоне сегодняшней практики постоянных дирижерских ротаций эти непрерывные 30 лет (как и 30 лет Темирканова с Санкт-Петербургской филармонией) кажутся вестью из прошлого. Благой. Мариинцы (некоторые из них с Гергиевым по 10 и больше лет) – ансамбль редкой виртуозности, баланса и единства, работающий без перебоев, хотя слово «машина» тут не подходит – настолько каждое исполнение их полно жизни, тепла, человечности.
Как у всех лучших оркестров, у мариинцев свой звук и стиль: глубокие, темные «низы», которые создают неповторимый фундамент и «подсветку» всему «зданию», ослепительно могучая медь, поэтичные, проникновенные деревянные (ни у кого в мире я не слышала таких «говорящих» соло) и способная на все – от шепота до крика – струнная группа. И – повторю то, о чем писала не раз: они знают, о чем играют, они «видят» музыку и делают ее видимой для слушателя.
Именно поэтому в тысячный раз исполненный ими «Щелкунчик» (первая программа в Карнеги-холле) стал таким незабываемым событием, еще одной симфонией Чайковского, которую не надо было иллюстрировать танцами и декорациями: все было не просто понятно, но поднято на какой-то особый уровень, подобного которому даже у мариинцев слышать не приходилось.
На следующий день программа была немецкой (напомню, Гергиев стоит также во главе Мюнхенского филармонического, и контракт был недавно продлен еще на несколько лет): Второй фортепианный концерт Брамса с Нельсоном Фрейром и «Жизнь героя» Рихарда Штрауса. 74-летний бразильский пианист показал достаточно мастерства, чтобы справиться с техническими требованиями своей партии. Чего, однако, недоставало в этом исполнении, так это воображения и страсти. Все было «правильно» - тут могучие октавы, там - «кружевные» пассажи или тихая лирика, но формально, неодухотворенно. Вся поэзия и нежность, воздух «венского леса» и атмосфера одиночества, порывы отчаяния и гнева, проблески игры – короче, все богатство этой поистине великой партитуры мы услышали в оркестровой партии. Увы, солистом никак не поддержанные.
Зато в Штраусе оркестр словно вырвался на волю, отдав дань штраусовской грандиозности и неутомимой энергии, не преминув поёрничать в знаменитых имитациях придирчиво-ворчливых критиков и, возможно, слегка переборщив в отдельных моментах в собственной мощи. Напомню, что «Жизнь героя» - поэма-автобиография, где Штраус рассказывает о своих врагах-завистниках, сражениях и победах, своей любви к жене-певице и о творчестве, щедро цитируя свои прежние опусы. Он не скупится здесь на «восклицательные знаки», и все они были поданы сочно и ярко, как, впрочем, и восхитительные, чувственные соло скрипки (квинтэссенция «любовной части») в исполнении концертмейстера Лоренца Настурицы-Гершковича, и волшебная тема любви, и едва уловимые «шорохи» струнных... И, как и в концерте Брамса, здесь выше всех похвал были виолончели во главе с Олегом Сендецким.
А если кто-то еще сомневался в уникальности мариинцев, Гергиев закончил концерт ослепительным и не очень-то типичным «бисом» - заключением «Жар-птицы» Стравинского.
