Приглашенный Школой драматического искусства Йельского университета и Фестивалем «Arts&Ideas» поставить в рамках этого фестиваля в Нью-Хейвене, на кампусе Йеля, свой первый англоязычный спектакль, московский режиссер выбрал хрестоматийные чеховские «Три сестры» и «рассказал» их неожиданно и сильно, по-своему и точно -- по отношению к Чехову, к его времени и к нашему. Он заставил думать, жалеть, смеяться и понимать и разбил не одно зрительское сердце.
Спектакль называется «Квадратный корень «Трех сестер». Чеховского текста в нем немного. Много умных, изобретательных, провоцирующих деталей. Все время что-то происходит, только успевай замечать и думать. Думая, погружаешься в суть, открываешь смысл, Корень извлечен, исследован, проанализирован и... пережит. Потому что при всей своей аналитической прозорливости и выстроенности, спектакли Крымова не сухи, не рациональны, а сотканы из метафор, взывающих к эмоциям, «нажимающих» на чувственные педали ощущений, воспоминаний и спонтанных ассоциаций.
Начинается все буквально «из ничего»: пустое пространство с проемом, в котором виден то ли гараж, то ли кухня, то ли мастерская, откуда то и дело выбегают парни и девушки, раскладывают по полу куски картона, скрепляют их липкой лентой, выстраивают из стремянок «железную дорогу», по которой позже, пыхтя дымом и слепя фарами, пройдет невидимый, но почему-то очень реальный поезд...
Черноволосый паренек (Брэдли Дж. Теджеда – он будет Тузенбахом) просит публику потерпеть – мол, вот-вот начнем. Но все уже началось, и другой паренек (Оби Меррилиз), указывая на рюмку, покрытую ломтем черного хлеба, говорит: «Это могила папы» и объясняет про водку и хлеб, но когда кто-то ставит тут же аккуратным рядком красные стаканчики, возражает: «тут не Арлингтон, русское кладбище совсем другое». А потом просит, чтобы было озеро, Нина (Заречная – потому что вкраплены мотивы «Чайки») и луна, и вот кто-то уже придумал «луну», а кто-то режет картонки, чтобы сделать нечто похожее на озеро. Меррилиз, смесь Кости Треплева с (в конце) Тригориным и неким режиссером вообще (не сам ли Крымов?) пытается поставить спектакль, но ему сначала надо объяснить неосведомленным иноземцам про Россию и Чехова. Это трудно, и смешно, и немножко горько. Он требует березок, и вот уже с балкона скатываются рулоны туалетной бумаги и все начинают клеить на них кусочки черного скотча. Говорят что-то про «Вишневый сад» и выносят коробку со штампом «For Sale». Упоминается Московский университет, и обыгрывается груда коробок, и впрямь похожая на здание Московского университета, только новое, советское...
Это только вступление, намекающее на темы, представляющее участников, иронизирующее над стереотипами, нащупывающее дорогу – от актера к герою, от смутных, клишированных представлений о Чехове – к тому самому извлечению корня, что мудро вынесено в заглавие спектакля. Появление паровоза – первая грань. По спинам, как в мелькающих окнах поезда, «пробегают» лица офицеров, штатских, дам в шляпах (художник Валентина Останкович, свет – Элизабет Мак); мальчики и девочки надевают длиннополые шинели с эполетами; Вершинин и Маша впиваются глазами друг в друга... Действие начинает набирать обороты.
Крымов – автор сценария. Но сюжет известен, и слова не так важны, как жесты, визуальные детали, цитаты и музыка, от вальсов Шостаковича и Андрея Петрова («Берегись автомобиля») до неожиданного гершвиновского "Someone Who'll Watch Over Me", которое поет в счастливом экстазе Ирина (Мелани Филд) под игру разношерстного оркестрика... Крымов знает музыке цену, но использует ее экономно и без сентиментальности.
Один из главных талантов режиссера – увидеть актера. Крымов своих молодых, фантастически преданных делу и бесконечно талантливых американских актеров не просто видит. Он виртуозно «подгоняет» роль под индивидуальность, не обходя углы, но высвечивая в каждом персонаже главное, квинтэссенцию. Соленый (Джулиан Э.Мартинез) разражается брейк-дэнсом, и уже не нужны никакие слова, чтобы понять бурлящий в нем, невысказанный гнев. Ольга (Шонетта Р. Уилсон) судорожно перекладывает вилки, повторяя в растущем раже «I do not need love, I do not need loveѕ», и нам уже не обязательно слышать про тетрадки, мы и так чувствуем ее упрямое отчаяние... В каждом персонаже – этот глубокий колодец невысказанного, как сжатая пружина, которая вот-вот «выстрелит».
Спектакль разворачивается по нарастающей, как тот поезд, вырвавшийся из темноты туннеля и мчащийся, все быстрей и неумолимей, прямо на тебя. К катастрофе. Игра вырастает в трагедию: несостоявшихся жизней, несбывшихся надежд, нереализованной мечты о новой России. Полк уходит, и сестры стоят, прижавшись друг к другу, глядя бессильно, как мимо проносят шкафы, стулья, огромную лошадь... И вдруг пугающе громкий, усиленный микрофоном, диктаторский мужской голос (он и раньше несколько раз вторгался в спектакль) приказывает: «Маша – сойти со стола! Нужна другая Маша». И прекрасную утонченную Аннелиз Лоусон (Маша) заменяет энергичная Энни Хэйг, игравшая до сих пор пустую и наглую Наташу. «Я могу!», кричит она, и взбирается на стол-сцену, но ничего-то она не может, не понимает, читает бессмысленно и вульгарно слова роли по бумажке. Новые люди пришли, новое время, и никто уже не умеет проникнуть в души тех наивных, обманувшихся романтиков-интеллигентов, о которых писал Чехов... Спектакль прошел всего шесть раз. Надо, чтобы его увидели в Москве. И в Нью-Йорке.
