Отец родился в конце позапрошлого века, сын – в 1937 году. Этот страшный для огромной страны год – трагическая черта, разделившая отца и сына на много лет. Вернувшись домой через 17 лет тюрем и северных лагерей, отец, в страстном желании вновь служить родине и партии, которые отобрали у него лучшие годы жизни, наткнулся на непреодолимую стену. Вспоминая детство, Гражданскую войну, контакты с Дыбенко, Коллонтай, Блюхером, но и с Ягодой, Ежовым, Сталиным и другими, описывая годы тюрем и ссылок, отец раскрывается как несломленный и чистый человек.
Сын впервые встречается с отцом в 1946 году и вместе с матерью, сумевшей уберечь двух сыновей и дочь, проводит последующие 8 лет, сопровождая отца по сибирским ссылкам вплоть до заполярного Норильска. В 1953 году, по закону, он и сам в 16 лет должен был стать ссыльнопоселенцем, но, по настоянию отца, бежит на Урал к брату, а через год встречается с родителями в Москве. В книге сын пытается понять, почему его отец выбрал свой путь и ни разу не свернул с него.
Мы предлагаем отрывок из этой книги, посвященный легендарному советскому маршалу Василию Блюхеру и его трагической судьбе. Полностью книга “Не суди» (Do not Judge) доступна на Amazon.com.
Сергею Ионовичу Броуну 78 лет. По специальности бурильщик, буровой мастер, он защитил кандидатскую диссертацию, работал доцентом кафедры бурения Губкинского института нефти и газа в Москве. Автор пяти профессиональных книг. Совладелец частной патентной компании. В Америке с 1994 года. Живет в Бруклине (Нью-Йорк).
Из записок отца.
Я несколько раз встречался с Блюхером. Во время Гражданской войны в Каховке я увидел стройного подтянутого командира, сжимавшего обеими руками портупею. Он оживлённо беседовал с окружающими. Из отрывочных фраз явствовало, что разговор идёт о форсированном подвозе к передовым позициям снарядов, патронов и продовольствия. Это был Василий Блюхер, который, закончив беседу, быстро сел на коня и рысью удалился.
Прошло 8-9 лет. Много раз за время пребывания Блюхера на посту командующего Украинским военным округом (УВО) мне приходилось докладывать ему лично или на заседаниях Реввоенсовета УВО о результатах ревизии частей округа.
В 1929 году он был назначен командующим Особой Дальневосточной Армией. Я с группой контролеров был вызван из Харькова в Москву, где получил назначение в эту армию начальником полевого контроля. На одном заседании Реввоенсовета мне довелось быть свидетелем, как приехавшая делегация уральских рабочих поздравила Василия Константиновича с разгромом врага и вручила ему в подарок шашку из булатной златоустовской стали, инкрустированную уральскими умельцами.
Прошло ещё пять лет. Осенью 1935 года болезнь привела меня в подмосковный правительственный санаторий «Барвиха», где лечился и Блюхер. К нему тянулись люди - молодые и пожилые, журналисты и артисты, политические деятели и хозяйственники, партийные работники и дипломаты. Для всех у Василия Константиновича находилось доброе и умное слово, всех он чем-то привлекал. Он занимался спортом: играл в теннис, катался на коньках, любил продолжительные прогулки, и все это он делал вместе с окружающими его людьми.
На следующий день после присвоения Василию Константиновичу звания маршала в Театре имени Вахтангова состоялась премьера пьесы Афиногенова «Далёкое». Основной конфликт пьесы упирается в общемировую, общечеловеческую проблему жизни и смерти. Комкор, страдающий неизлечимой болезнью, не склоняет своей головы перед лицом смерти. Находящаяся в то время в «Барвихе» актриса Театра Вахтангова пригласила Василия Константиновича посмотреть этот спектакль. Вместе с ним поехала его жена и несколько товарищей.
Перед началом второго акта на авансцену вышел народный артист Захава и сообщил, что на спектакле присутствует Маршал Советского Союза Блюхер и что весь коллектив театра сердечно поздравляет его с присвоением ему звания маршала. Весь зал встал и, обернувшись к ложе, где находился Василий Константинович, долго и бурно приветствовал его. Я вместе с женой сидел в ложе Блюхера, и мне хорошо было видно, как Каганович, насупленный и явно недовольный овацией, устроенной зрителями Блюхеру, не встал, а отодвинулся в глубь ложи для того, чтобы не принять участия в приветствии.
...Снова отъезд. Василий Константинович еще оставался в Барвихе. Но больше я его живым уже не увидел.
Из официальной справки:
«В октябре 1938 года отстранённый от должности маршал Блюхер лечился в Адлере, на даче Ворошилова в пансионате «Бочаров Ручей», где и был арестован 22 октября 1938 года. Специальным поездом доставлен в Москву. 24 октября в 17 часов 10 минут его с Курского вокзала привезли на Лубянку во внутреннюю тюрьму НКВД СССР. Поместили в камеру № 93 и присвоили ему тюремный номер «11». За восемнадцать дней пребывания Блюхера во внутренней тюрьме НКВД, со дня ареста и до кончины, его допрашивали двадцать один раз (с 26 октября 1938 года допросы проводились и в Лефортовской тюрьме). Семь допросов арестованного № 11 провел лично Берия, одиннадцать - начальник отделения ОО ГУГБ НКВД СССР старший лейтенант Иванов, три - оперуполномоченные ОО ГУГБ НКВД И. И. Головлев и Д. В. Кащеев.
В собственноручных показаниях, написанных в течение 6 - 9 ноября 1938 года, он признал себя виновным в том, что был участником антисоветской организации правых и военного заговора. 9 ноября 1938 года в 22 часа 50 минут, находясь под следствием, В. К. Блюхер скоропостижно умер в кабинете врача внутренней тюрьмы. Спустя два часа Меркулов приказал отправить труп Блюхера в морг Бутырской тюрьмы для судебно-медицинского вскрытия. По заключению судмедэкспертизы (судебно-медицинский эксперт Семеновский), смерть маршала наступила от закупорки лёгочной артерии тромбом, образовавшимся в венах таза. Рано утром труп Блюхера был перевезен в крематорий и предан кремации.
10 марта 1939 года уже посмертно задним числом он был лишён звания маршала и приговорён к смертной казни за «шпионаж в пользу Японии (в Дайрене Блюхер якобы занимался шпионской деятельностью в пользу Японии), участие в антисоветской организации правых и в военном заговоре».
11 ноября 1938 года дело по обвинению Блюхера было прекращено за смертью обвиняемого.
Как на самом деле погиб Василий Константинович, мой отец, Иона Броун, узнал в тюрьме.
Из записок отца.
«Шел конец 1939 года. Фашизм набирал силу. Гитлер расчищал себе путь на восток, путь на Советский Союз. Сталин уверял народ и партию, что мы сильны и что будем воевать только на чужой территории. Сталинские опричники Ежов и Берия вот уже третий год обезглавливали партию и Красную Армию.
Ноябрь. Ночь. Меня привезли из Лефортовской тюрьмы в Бутырскую. Меня втолкнули в бокс, рассчитанный на то, чтобы в нем либо стоять, либо сидеть на узенькой дощечке, упираясь коленями в дверь.
Трудно дышать, не знаешь который час, утро или день, ночь или вечер. Время тянется мучительно медленно и вдруг, когда ты меньше всего ожидаешь, раздаётся скрип замка и снова: «Выходи!».
В кабинете, в который меня ввели, сидит молодой человек, перед ним большая пачка постановлений Особого Совещания, из которой он берёт верхнюю, сверяет анкетные данные и предлагает: «Читайте и расписывайтесь!». Слова и буквы пляшут перед глазами. Запомнилось только одно - «8 лет исправительно-трудового лагеря».
Баня, стрижка и выход во двор, и тут только дошло до сознания, что ведут меня в бывшую церковь-пересылку. В ней уже немало людей, в основном, так называемых «врагов народа». Многих знаю, все устраиваются на полу, так как коек не полагается. В камере чисто и светло. Осматриваемся и делимся новостями и известиями с воли. Обращают на себя внимание двое заключенных, бывших работников НКВД. По опыту мы хорошо знаем, что расспрашивать и интересоваться биографией заключенных работников НКВД не следует: захочет, придет время, - сам расскажет.
Гуляя по камере с бывшим работником охраны членов правительства Хохловым, мы присматриваемся друг к другу. Дня через два он рассказывает мне, как вместе с другими тремя своими товарищами «брал» Блюхера в Сочи на Ворошиловской даче, где тот отдыхал с четырьмя детьми, в том числе с 8-месячным сыном Василином.
Тяжело переживал Василий Константинович арест и путь от Сочи до Москвы. Мрачный, он все время ходил по вагону и не находил себе места, молчал, задумывался и часто находился в состоянии прострации. Всех детей, в том числе и грудного Василина, при аресте отобрали у матери и сдали в детский дом, а Василина, под другим именем, отправили в сочинский дом ребенка. Жену Блюхера Глафиру Лукиничну держали в другом купе и не разрешали общаться с мужем. По прибытии в Москву Блюхера сразу же перевезли в Лефортовскую тюрьму, а его жену - в Лубянскую.
На этом оборвался разговор с Хохловым, так как о дальнейшей судьбе Блюхера он ничего не знал.
...Наконец, нас погрузили в тюремные вагоны. В купе, в которых нормально должно помещаться 4 человека, заталкивалось по 20-22 заключённых. Нас повезли.
Еще один внутрилагерный этап, и мы на месте. Непроходимая тайга, 50-градусные морозы, полутораметровый снег. В глубокой тайге - пятистенный бревенчатый барак, разделенный на две равные половины. В одной половине - сто заключенных, а в другой - семь надзирателей и в тамбуре - три собаки. В десяти шагах от барака - уборная, тоже разделённая на две половины. Упаси бог пользоваться половиной охраны. Поэтому по утрам у уборной, предназначенной для заключенных, большая очередь. Темно, утро еще не наступило, но приближение его чувствуется по увеличивающейся очереди. Очередь движется, колышется, пританцовывает, по густому пару от дыхания можно определить, где начало и где конец очереди. На дверях и косяках барака наледь, дверь хлопает, и клубы пара врываются в барак. Еще раз хлопнула дверь, и вот ко мне на верхние нары взбирается К. и шепотом: «Хочу с тобой поговорить! Я - бывший начальник Лефортовской тюрьмы, никому из вас об этом не говорил, так как, если урки узнают, то мне - конец! Они меня безусловно проиграют. Знает только Хохлов». И дальше следует рассказ о том, что он ни в чем не повинен, что создали липовое групповое дело и что ему дали 10 лет, а главврачу Лефортовской тюрьмы Рѕ - 15 лет. Остальным - разные сроки. Когда он отвел душу о своей горькой доле, я ему начал задавать вопросы, и одним из первых был вопрос: - «Видел-ли ты Блюхера? Расскажи, что с ним стало!».
Минуты раздумья, а затем, махнув рукой, он начал рассказ. Многое мне пришлось повидать и услышать за 2,5 года пребывания под следствием почти во всех московских тюрьмах, много я слышал рассказов о ходе так называемого следствия, да и сам испытал за эти годы немало. Но то, что я услышал о 16-дневном «следствии» над Блюхером, о его трагической гибели, меня потрясло так, что я долго не мог придти в себя.
Прошло много лет, но этот рассказ я помню почти дословно и ясно себе представляю картину следствия по делу Блюхера в натуре, так как и мне довелось побывать в Лефортово и пройти «полный курс ежовско-бериевских наук».
Вот рассказ К. «День и ночь без перерыва ревет и гудит аэродинамическая труба ЦАГИ. За этим ревом не слышны стоны и крики заключенных. В просторном кабинете за столом сидит Берия, за ним стоит огромный детина ростом под два метра, с тонкой талией и богатырскими плечами, в полувоенном костюме; гимнастерка подпоясана тонким ремешком с серебряным набором, мягкие сапоги обтягивают огромные ноги.
В противоположном конце комнаты стоит Василий Константинович Блюхер в окружении 3-4 «бойцов». Начиная с весны 1937 года такая должность была широко введена в практику ещё Ежовым. Правда, это не освобождало следователей от участия в экзекуциях.
Василий Константинович весь исполосован, на нём нет живого места, он еле держится на ногах, но падать ему не дают, так как «бойцы» тесно окружили его и от удара одного он падает в объятия и на кулаки другого. Каждые 15-20 минут избиение прекращается, и Блюхеру задается трафаретный вопрос: «Будем писать?». Он или отвечает «Нет!», или отрицательно качает головой, и всё начинается сноваѕ.
И так 16 суток. В одну из таких ночей - продолжает рассказ К. - произошло следующее. Привели, вернее притащили в кабинет к следователю Блюхера. Он заявил, что физически не в состоянии отвечать на вопросы. Тогда Берия даёт указание привести врача. Мгновенно явилась главный врач тюрьмы Р. Бегло осмотрев Блюхера и пощупав его пульс, она на вопрос, можно ли продолжать следствие, заявила: «Можно!». Тогда Берия дал команду «Продолжайте!», и «бойцы» со свежими силами возобновили «работу».
Один из бойцов ударил Василия Константиновича резиновой дубинкой и попал ему в глаз. Глаз вытек на подставленные Блюхером руки, и полным муки голосом, с неимоверной силой Блюхер закричал: - «Сталин, видишь ли ты, слышишь ли ты, Сталин!?». От этого зрелища даже видавшие виды «бойцы» приостановили обработку Блюхера и выжидающе посмотрели на Берия. Но Берия спокойно ответил: «Видит, видит! Слышит, слышит!».
На мой вопрос, обращенный к К. - «Ты что, всегда присутствовал на следствии?», последовал ответ: «Нет, мне это было не интересно, но когда в тюрьме бывал замнаркома или нарком, то я был тут же». Спрашиваю: «И ты присутствовал все 16 дней допроса Блюхера?». «Нет, я был только тогда, когда приезжал на допрос Берия». «А ты, быть может, и сам принимал участие в допросе Блюхера?». «Нет, только однажды ночью, когда даже бойцы устали, истерзанного Блюхера посадили на табуретку и прислонили к стене, чтобы он не упал на пол; Берия сидел злой и угрюмый оттого, что он от Блюхера ничего не мог добиться. Тогда я подбежал к Блюхеру и дал ему пощечину». «Зачем ты это сделал?» - спросил я. «Я хотел показать наркому свою преданность». Тогда я впервые подумал: до чего же Сталин растлил людей; мало того, что он физически уничтожал их, подозревая, что они мыслят иначе, чем он, но ещё страшнее, что он растлил немало людей, породив целую армию двурушников и стукачей».