Он начался с забега в Центральном парке всего 55 бегунов. Это было 44 года назад. Сегодня он - самый большой в мире - и самое большое зрелищное мероприятие в мире по количеству присутствующих зрителей. 35 тыс. бегунов, 12 тыc. волонтеров и 2 миллиона зрителей.
В эти дни заканчивается регистрация на следующий марафон, который состоится 2 ноября.
Наша крыша – лучшая смотровая площадка в день Нью-Йоркского марафона. В течение последних десяти лет, позавтракав, мы свешивались вниз с театральным биноклем и наблюдали, как пробегают мимо нашего дома бегуны: черные, белые, желтые, голубые, юные и совсем старые, худые и вполне упитанные, а также слепые, глухие, безногие, безрукие, ауты и дислексики, жертвы рака и топографические аномалисты, не знающие, где право и лево. В этом году нам, наконец, стало стыдно, и мы тоже решили пробежать марафон.
Мы думали: если люди бегут 42 км на всех этих хитроумных пластмассовых и металлических пружинках, заменящих ноги, если они бегут даже не слыша рева трибун, даже не видя миллионов болельщиков, то, значит, есть нечто такое, ради чего стоит бежать.
Есть наверняка какой-то приз, который в конце-концов получаешь за все свои мучения и который заставляет чуть погодя бежать и мучиться вновь.
Многие слышали, что Нью-Йоркский марафон – это самое зрелищное соревнование в мире. Три с половиной миллиона человек выстраиваются (высаживаются, выкладываются, вывешиваются – это кто как сумеет) вдоль городских улиц и площадей, чтобы воочую увидеть, как пронесутся между небоскребами и мостами 50 тысяч человек. Но мало кто знает, что число желающих попасть на этот марафон – в качестве зрителя или бегуна – как минимум в несколько раз выше. И здесь требуются не только длинные ноги или острые локти, но и удача.
В Нью-Йоркский марафон есть парадная дверь: тот, кто пробегает 42 км быстрее, чем за 2 часа с копейками (точная цифра зависит от возраста), получает заветный билет. Второй путь – сыграть в лотерею. Шансы: неизвестны.
Третий: пробежать за календарный год, предшествующий марафону, 12 квалификационных забегов (от 3 до 21 км) и уложиться в заданное время. Этим путем, а точнее потайной маленькой лазейкой в стене, воспользовались мы.
Как Россия – родина грачей, так Нью-Йорк – родина бегунов. Не в том смысле, что люди здесь в пеленках рождаются бегунами. Совсем нет - большинство жителей Манхеттэна родились далеко за его пределами. Бегунами здесь становятся. Ибо кем-то иным (автомобилистом или грачом ) здесь по определению стать невозможно.
Каждый второй в Нью-Йорке – бегун. Как так получается - история длинная. Но не поняв этого, невозможно постичь философию города, который никогда не спит и время от времени ставит вопрос об отделении от Америки.
По воскресеньям на Манхэттене в Центральном парке каждый может наблюдать одну и ту же картину: толпа туристов пытается перейти аллею, опоясывающую парк. Безуспешно. Но мешают им не машины, не парковые трамвайчики, а люди. Бегуны. Несется по асфальту такой бурный поток. Безостановочный. Так карибу пересекают арктическую тундру в поисках лучшей травы.
Туристы из Аризоны и Канзаса ошеломленно смотрят на происходящее. Такого они еще не видели никогда. Приехав в Большое Яблоко они хотели посмотреть на небоскребы, Бродвей и Статую Свободы, а тут столкнулись еще с одним чудом света, не описанным ни в каких справочниках – с нью-йоркскими бегунами.
Действительно, сразу не понять: в то время как вся страна на колесах, наш город - на ногах. Только у 10% жителей Манхэттена есть машины. Только у 25% есть водительские права. Причина проста: парковка становится все дороже, общественный транспорт ходит медленнее, поэтому люди все чаще полагаются на свои ноги.
Кроссовки здесь – как домашние тапочки. Привычная картинка в России – девушка на высоченных шпильках бредущая по бездорожью. А в Манхэттене на каждом шагу вы встретите прекрасную незнакомку в деловом костюме, вечернем бальном или коктейльном платье и в кроссовках Asics. Туфли (мужские или женские) –всегда в мешочке для сменной обуви. Надеть в качестве уличной обуви хоть маленький каблучок – значит испортить ногу.
Другая причина, почему нью-йоркцы бегают, знакома всем большим городам. Стресс, беспричинная тоска, переходящие в вялотекущую меланхолию и хандру. Особенно это чувствуется в темное время года. Проблему зимней депрессии люди решают по-своему.
Где-то пьют мелатонин, где-то спят, где-то греются под специальной солнечной лампой как земноводные и пресмыкающиеся, а вот нью-йоркцы бегают. Марафон – лучший антидепрессант, считают они.
И здесь мы подходим к главному. Конечно, марафон - это зависимость. Подобно алкогольной или наркотической. Когда ты бежишь длинную дистанцию, в какой-то момент к тебе приходит второе дыхание: бегуны испытвают high, эйфорию, что доказано на химико-биологическом уровне. Бег - это наркотик. Бегуны – все наркоманы, которые подсели и соскочить не могут. А марафон – их главный праздник жизни. Во время марафона они собираются толпой и кайфуют вместе, что, конечно, гораздо интереснее.
Цена нью-йоркского наркотика для всех одинакова. По гаревой дорожке вокруг резервуара имени Жаклин Кеннеди бегают все. Нелегальные иммигранты и голливудские звезды, астматики и чемпионы мира. Здесь нет расслоения. Маркс подпрыгнул бы в своей могиле от радости, если бы увидел это. Бег – это инструмент создания бесклассового общества. Марафон – это коммунизм. В чистом его виде.
Утро моего первого марафона выдалось холодным. Мы проснулись задолго до первых петухов и направились к автобусам, ожидавшим нас в центре города. На улицах уже были пробки, а по тротуарам медленно двигались толпы, совсем как в канун Рождества. Движение уже было перекрыто.
К семи утра мы были на острове Staten Island – это один из пяти районов Нью-Йорка. Здесь предстояло раздеться и оставить всю нашу одежду в трейлере. Трусы, майка, номер и электронный ошейник с чипом. С рассветом температура поднялась до нуля. Зуб на зуб не попадает. Умельцы надели на себя 100-литровые мусорные мешки, которые согревают примерно так же, как снежный иглу. У кого нет мешка, облепливает тело полосами New York Times. Тоже – шуба.
У меня нет ни мешка, ни газеты. Такие как я просто сбиваются в кучи. Чем ближе друг к другу – тем теплее. Чувствуешь себя как в супе, как в рыбной ухе. Вокруг тебя плавают горячие тела. В этот момент начинаешь сильно любить человечество. Как самого себя.
После удара гонга мы выбегаем на мост. Здесь те, кто не захотел раздеться на месте старта, бросают свою одежду на пол. Свитера, куртки, дубленки, шубы. Потом все это подберут волонтеры и отдадут бездомным. Дальше начинается самое интересное – путешествие по пяти районам города. Из автомобиля или автобуса вы никогда не увидите подобного.
Каждый маленький микрорайон готовит нам свою особенную встречу. Всю ночь бабушки пекли для нас крошечные пирожки, бублики, лепешечки, которые можно не жевать, а просто проглотить на бегу, варили компоты, резали фрукты – и сейчас их внуки бегут рядом с нами с подносами в надежде, что кто-то из нас проголодается.
Каждый хочет пожать нам руку и сказать слово поддержки. Три миллиона человек смотрят на нас. Играют оркестры, поют и танцуют люди – нет, их никто не нанял и не организовал – они сами пришли сюда в это утро.
На 21 километре наконец начинаю понимать, что сил бежать у меня больше нет. Солнце жарит нещадно, новый горб моста как динозавр дыбится передо мной – все, не могу, сойду. Меня за это не расстреляют. Не уволят. И даже не осудят.
За три дня до марафона мой старший товарищ, пробежавший 20 марафонов, сказал мне: «Ты только добеги до Манхэттена, до Первой авеню и дальше толпа уже сама понесет тебя.» Тогда я не знала, что он имел в виду.
И вот я в Манхэттене. Господи, милостивый! С каждого линейного фута на меня смотрят десятки глаз – с уровня улицы, с балкончиков, из окон небоскребов, с мачт фонарных столбов – и все кричат мое имя (оно написано на майке): «Галя, беги, пожалуйста, еще немного, ты можешь, мы с тобой, ты молодчина, не выдавай!»
А за твоей спиной раздается: «За Матвея, за Гренландию, ты должна пробежать – ты не можешь сдрейфить!». Дело в том, что каждый бегун пишет у себя на спине короткое предложение: ради кого или ради чего он бежит. Считается, что если добежишь до финиша, то это желание сбудется. Кто-пишет: «Мэри, выходи за меня замуж!», или «Мама, пожалуйста, выздоровей!». Мой друг Матвей Шпаро, полярный путешественник, был в эти дни в Гренландии, пересекал на лыжах ее ледяной панцырь вместе с Игорем Кузнецовым – парнем в инвалидной коляске. Никто никогда раньше этого не делал. Я очень боялась за него. И написала у себя на спине: «За Матвея, за Игоря, за Гренландию! Пожалуйста, дойди до конца!»
И вот в итоге я несу на себе Матвея и Гренландию как крест, и сойти мне со своего пути просто нельзя. Болельщики не дадут. Как заклинание, три миллиона человек повторяют за тобой: «За Матвея, за Гренландию!» Каждую секунду вспыхивают вспышки камер. Попробуй, соскочи! В этом смысле толпа дейтствительно несет тебя.
А боль в ногах становится все нестерпимее. Коленки хрустят, из щиколотки сочится кровь. Грудь сперло кашлем. Еще один шаг. И еще один. Как алкоголик: еще один день без водки. И вдруг, на 29 километре свершается чудо: пришло мое второе дыхание. Мир озарился, свежая кровь пробежала по артериям, воздух наполнился кислородом. О, счастье! Давно потерянное и вот обретенное вновь! Как птица, я взмываю над асфальтом, липким от гейтерейда, и лечу – вперед, к финишу!
Последние километры по Пятой авеню вдоль Центрального парка я бегу рядом со слепым японским атлетом, и он рассказывает мне о том, какой красивый Нью-Йорк. Я оглядываюсь вокруг – и вижу: действительно, какой же красивый город! Непохожий ни на что! Сказочный! Как же раньше я этого не замечала?
Финиш – за поворотом. «Бегите, Галя из Гренландии и Хироши из Киото, вам осталась последняя горка. Галя, веселей смотри вперед! Ты заслужила быть счастливой! Как же мы гордимся тобой! Как же мы любим Гренландию!
Это лучшая страна на свете! Давай! Ради айсбергов! Ради белых медведей! Еще три шага – и ты там!» - кричат нам откуда-то сверху, с высоких деревьев, которые тоже превратились в трибуны.
Боже мой, ведь никто и никогда не любил меня так. Так страстно и так беззаветно. Не требуя ничего взамен. Никогда любовь не проливалась на меня такими бурными и неукротимым потоками, на каждый крошечный миллиметр моего бренного существа. Никогда. И вот вдруг... Но ведь так оно и должно быть? Настоящая любовь появляется на пороге, когда меньше всего ждешь и меньше всего веришь.
Оглянувшись назад и увидев свою жизнь в совсем другом свете , вбегаем на финиш. Вбегаем легко, как будто и не было позади этих 42 километров. Толпа рыдает, музыканты неистовствуют, дети бросают в нас цветы. Пересекаем малиновую ковровую дорожку. Электронный счетчик отсчитывает последнюю секунду и выключается. Вот и все.
Что происходит после финиша, лучше не вспоминать. Боль в одну секунду возвращается и вцепляется в тебя железной хваткой. Как ласка в петуха. Понимаешь, что наверное именно так придется входить во врата смерти. Убеленные сединами мужчины плачут, причем слезы никто даже не пытается украдкой утереть.
С нами однажды бежал знаменитый велогонщик и борец с раком Лэнс Армстронг. После финиша он сказал: «Я превратился в калеку». А Эд Вьестурс, самый знаменитый альпинист мира, выразился еще точнее: «Марафон – это искусство страдания». И на самом деле, побеждает здесь не тот, у кого самые сильные или длинные ноги, а тот, кто лучше умеет переносить боль.
Достигая невозможного, мы самоутверждаемся. А марафон – это и есть коктейль невозможного, который пьешь по капле.
