Успех был оглушительный. Две недели спустя, 19 мая, Кисин в том же зале исполнил Четертый концерт Бетховена для фортепиано с оркестром. А в последний день месяца Евгений Кисин нашел время для беседы с нашим корреспондентом Беллой Езерской.
.
- Женя, вы не любите жару, и, как назло, в Нью-Йорке установилась рекордная, не по сезону жара. Вы в южные страны стараетесь не ездить летом. В прошлом году у вас были летом запланированы гастроли в Южную Америку, которые пришлось прервать из-за кончины вашего отца.
- Но в Южной Америке в это время была зима! Я туда ездил нашим летом, когда там прохладнее всего.
- Да, действительно, я и не сообразила... Если позволите, начнем от печки. Мы упомянули вашего отца. А какое ваше самое первое воспоминание детства?
- У меня было два воспоминания. Одно - когда мне было три с половиной года. Мы с папой сидели во дворе на качелях. Папа спрашивал, сколько лет мне, сколько лет папе, сколько лет маме, сколько лет сестричке Аллочке. Так я узнал, что мне три с половиной года. Второе воспоминание относится приблизительно к тому же периоду. Я сидел за роялем, нашим старым "Бехштейном", что-то играл и пел по слуху, что-то импровизировал.
А папа меня записывал на свой магнитофон с большими коричневыми бобинами. На пюпитре рядом со мной висел большой микрофон. Я пел «Светит незнакомая звезда», а потом папа отмотал ленту назад и я услышал, как я пою эту песню низким голосом.
Я старался петь как взрослые. Помню, я импровизировал какую-то песню о том, как наш сосед по даче нехорошо обращается со своей собакой. Соседа звали Колей, а собаку Цыган.
- А легенда, что в 11 месяцев вы напели тему фуги Баха, которую разучивала ваша сестра?
- Это не легенда, это правда. Просто я этого не мог помнить.
- Когда вы начали говорить?
- Гораздо позже.
- А когда подошли к роялю впервые?
- Мне было два года и два месяца. Став на цыпочки, я мог достать клавиатуру рояля. Она тогда находилась примерно на уровне моей головы.
- Были ли у вас в детстве какие-то увлечения, кроме музыки?
- Марки, помню, собирал, солдатиков, значки. В футбол с мальчишками гонял. Правда, играли не мячом, а всем что попадалось под руку: зимой снежками, летом старыми ботинками. Любил декламировать стихи. В папке, где хранились мои первые музыкальные записи, есть пленка, где я декламировал стихи Михалкова. В шахматы любил играть.
Меня папа научил. Потом родители дарили книги по шахматам. Однажды мне случилось играть с Дмитрием Борисовичем Кабалевским. Одну партию выиграл он, вторую - я. У меня хранится эта партия с его автографом. А проиграл я потому, что где-то в середине «зевнул» какую-то фигуру. После такого «зевка» надо сдаваться, потому что противник поймет, что ты рассчитываешь на его ошибку.
- Шахматный мир много потерял в вашем лице...
- Шахматный мир ничего не потерял. Это было просто увлечение.
- Вы, наверное, единственный из великих музыкантов не кончали консерваторию, не участвовали в конкурсах и имели всю жизнь одного учителя. Какую роль Анна Павловна Кантор сыграла для вас как педагог?
- Тот факт, что она была моим единственным педагогом, говорит сам за себя. Тому, что я умею делать на рояле, я научился у нее. Я пришел к ней в нулевом классе, учился у нее в школе 12 лет, потом два года в Гнесинском институте. Когда я должен был кончать школу, ректор Гнесинского института предложил Анне Павловне перейти туда вместе со мной.
При условии, что она будет работать только со мной. Она переехала жить к нам и продолжала какое-то время со мной заниматься. Я и сейчас играю ей свои новые программы. У нее никогда не было своей собственной семьи, и за эти годы мы с ней очень сблизились.
- Вы никогда не испытывали чьего-то влияния?
- Конечно, испытывал, и до сих пор продолжаю испытывать влияние других пианистов. Более того, Анна Павловна всегда поощряла меня слушать других пианистов и учиться у них. Она старалось делать это вместе со мной. Когда я начинаю работать над новым произведением, то на определенном этапе слушаю это произведение в исполнении других пианистов - все записи, которые я могу достать.
Но прежде чем я начинаю слушать эти записи, я выучиваю произведение сам. Стараюсь сформировать свою собственную концепцию. Анна Павловна начинает слушать эти записи раньше меня. И потом говорит: вот это стоит послушать, и это. А вот это не особенно интересно, но все равно не помешает послушать. И я всегда следую ее рекомендации.
- Вам эти прослушивания что-то дают?
- Дают какие-то детали, ньюансы. Концепция, конечно, остается неизменной. Но даже если исполнение не нравится, мне это помогает, потому что это работает от противного. Тогда я чувствую, как я сам хочу это сыграть.
- Как вы совмещаете свой концертный график с ежедневной игрой по 4-5 часов, записями, чтением?
- Приходится. Я даю в год около пятидесяти концертов. В среднем, четыре концерта в месяц. Я не могу сразу восстановиться после сольного концерта и стараюсь, чтоб перерыв был минимум два дня. Сейчас уже даже три. Я жалею об этом, потому что люблю играть концерты. Я дважды пробовал играть сольные концерты с перерывом на один день. Но я не смог играть концерт на том уровне, к которому привык. То есть с полной отдачей. Слишком большое физическое и эмоциональное напряжение. И я прекратил эту практику.
- Вы играете только на «Стейнвеях»?
- Да. Это самый лучший на сегодня рояль. Обычно мне готовят не один рояль, а два. На выбор. Одно исключение у меня было на фестивале во Франции, в небольшом городке Овер-сюр-Уаз, где прожил последние годы жизни и покончил с собой Ван Гог. Там «Стейнвеев» не было, только «Ямахи». Мне приходилось играть на «Ямахе», но инструменты были хорошие. Я вам расскажу любопытную историю. Когда мне исполнилось 15 лет, я впервые попал в Японию. На следующий день меня повели в студию «Ямаха».
Дали попробовать четыре рояля, чтобы я выбрал один для своего концерта в Токио. Я стал играть на этих роялях, и не знал, какой выбрать: один другого был лучше. Несколько дней спустя этот рояль привезли в большой зал. Стал я на нем играть - не то... В большом зале не звучит. В этом зале на сцене стоял «Стейнвей». Я сел за него, стал играть, и... японцы молча выкатили «Ямаху» со сцены.
- Волнуетесь ли вы перед концертом?
- Конечно. Так волнуются театральные актеры, выходя на сцену.
- А после концерта можете уснуть?
- Нет, не могу. После концерта меня обычно приглашают на ужин организаторы. Иногда ужинаю с друзьями. Поесть-то надо после концерта, восстановить силы. Один раз в Сеуле... там публика такая, что пришлось играть десять «бисов». Концерт закончился в 11 вечера. А потом тысяча человек ждали меня у выхода. Я так устал, что отказался идти на ужин... и попал в гостиницу в час ночи.
- Рассказывают, что вы когда-то сыграли 12 «бисов» в Нью-Йорке. Это слухи?
- Нет, это правда. Но самое большое количество «бисов», которое мне довелось сыграть в жизни, это 16. Это было в Неаполе.
- Но вы же что делаете! Вы каждое новое произведение на «бис» играете еще лучше, чем предыдущее. И доводите публику до экстаза.
- Это обоюдный процесс: они заводятся, а я завожусь от них.
- Вы когда-нибудь включали в свой репертуар произведения Шнитке, Губайдулиной, Авербах?
- Нет. Камерные произведения Шнитке не произвели на меня, честно говоря, такого впечатления, чтобы мне хотелось их сыграть. Губайдулину может быть когда-нибудь и сыграю. Я хорошо отношусь к ее музыке. Ну а Лера Авербах сама прекрасно играет свою музыку.
- Исполняли ли вы «Сонату-воспоминание» Метнера?
- Конечно! Я могу рассказать несколько слов о «Сонате-воспоминании». Я не люблю, говоря о музыке, описывать ее словами. Но «Соната-воспоминание» в этом смысле исключение. Метнер сочинил это произведение во время зимы 1919-20 годов. В России шла Гражданская война. Метнер с женой жили в лесу, в доме своей знакомой. Было голодно и холодно. В это время ои и написал свою сонату. Это ностальгия по рушившемуся на его глазах, уходившему навсегда миру. Никто не знал, что придет ему на смену. Мне кажется, что «Соната-воспоминание» именно об этом.
- Кого из русских поэтов - классических и современных - вы любите? Назовите одно имя.
- Ну если говорить об одном, то это Пушкин. Я никогда не декламировал на людях Пушкина, как никогда не играл произведений Баха. К Пушкину, как и к Баху, подходит слово универсальный. Владимир Софроницкий, когда его незадолго до его смерти спросили, почему он не играет Баха, он ответил просто: я не дорос до него.
- Вы как-то упомянули Феликса Кривина.
- Я люблю его сатирические и философские стихи. А из поэтов советского поколения люблю Бродского, Самойлова, Межирова, Слуцкого. Кое-что у Вознесенского. И, конечно, Ахмадулину. Между прочим, очень люблю декламировать Галича. Именно декламировать, а не петь. Я сначала читал его стихи, а потом слушал их в его исполнении. Это производило на меня меньшее впечатление.
- Я слышала, как вы читаете стихи на идиш. Ваше увлечение идиш идет от семьи?
- Бабушка и дедушка говорили на идиш. Мама и папа не говорили, но вставляли отдельные словечки.
- Но этот язык почти не употребляемый. Он уходит, к сожалению.
- Уже давно говорили, что он уходит, но все никак не уйдет. Он не только является разговорным языком ашкеназийских евреев в разных странах, но все больше и больше людей моего поколения им интересуются и учат его. - Не логичней было бы изучать иврит? Древний язык современного Израиля?
- Одно другому не мешает. Я начал с идиш, а сейчас учу иврит. Есть такая еврейская поговорка: кто не знает иврит, тот не образован, а кто не знает идиш, тот не еврей. На очень многое, что бы хотелось сделать, не хватает времени,
- Раньше вы не высказывались на политические темы. А сейчас я читала во многих СМИ ваши очень резкие произраильские высказывания.
- Я просто не высказывался на эту тему публично. Но несколько лет назад я почувствовал, что наступил момент, когда мой голос мог бы принести какую-то пользу.
- Что для вас Израиль сейчас?
- Это моя историческая родина. Еврейское мне всегда было очень дорого. Я не высказывался на эту тему потому, что не люблю публично говорить о том, что мне дорого. Это государство моего народа. И все ,что там происходит, для меня очень важно и дорого. (Усмехается). Я вспомнил забавный случай.
Когда я в молодости провожал девушку домой, звонил родителям и говорил: «Прошу считать меня сионистом». Это значило, что ночевать домой я не приду. (Во время войны, уходя в разведку, боец говорил: если не вернусь, прошу считать меня коммунистом. - Б.Е.).
- У вас несколько импресарио. Есть ли генеральный менеджер?
- В каждой стране у меня есть импресарио, генерального менеджера у меня нет. Далеко не всегда и не со всеми приходится заключать контракты. На каждый сезон я составляю план, куда бы я хотел приехать, где что хотел бы сыграть. На сезон я даю своим менеджерам из разных стран соответствующие периоды. Если кому-то что-то не подходит - я начинаю варьировать.
- Женя, вы - самый высокооплачиваемый музыкант в мире.
- Нет. Я знаю человека, гонорары которого намного больше моих. Не хочу называть его фамилию. Я всегда старался не снижать планку, потому что это влияет на отношение к тебе. Но, в то же время, я старался не перегибать палку. Рвачом я не был никогда.
- У вас есть недвижимость? Дворцы, квартиры в разных частях света, острова, яхты и так далее.
- Нет, ничего подобного у меня нет. И никогда не было.
- Женя, большое спасибо вам за беседу.
