На этой неделе Мэлору Георгиевичу Стуруа исполнилось 85. Но в его случае это только цифра. Еще один рекорд его биографии. Биографии бывшего «рупора холодной войны», коим его когда-то прозывали, автора трех десятков книг и многих тысяч заметок. Он по-прежнему пишет статьи каждый день. Он легок в разговоре, быстр мыслью, остер на язык и не может не поражать своим жизнелюбием.
Почему он не пишет мемуары, почему так и не освоил компьютер и по-прежнему посылает в редакции рукописные тексты и о многом другом мы поговорили с Мэлором Стуруа в канун его юбилея.
Язык до Миннеаполиса доведет
- Мэлор Георгиевич, вот уже больше двадцати лет вы живете в Миннеаполисе. Как так получилось, что именно в этом городе?
- Это очень интересная история. Я преподавал в Гарвардском университете, в Школе государственного управления имени Кеннеди. Когда в США с визитом приехал Горбачев, я сел ему на хвост и сопровождал его в разных городах. Когда приехали в Миннеаполис, захворал его переводчик и меня попросили его заменить.
А я никогда переводами не занимался. Ну и я не только переводил, но и приукрашивал Горбачева свими шуточками. Мы встречались с Куртом Карлсоном (бизнес-магнат из Миннеаполиса, владел сетью отелей «Рэддисон» и ресторанной сетью «T.G.I.Fridays». - ред.) и ему понравились мои шуточки. Он позвал меня работать в Институт общественных наук при Университете Миннесоты. Я ему говорю, что работаю в Гарварде, а он сказал, что перешибет Гарвард зарплатой. И я переехал. Я был совершенно свободен, мог заниматься и газетными делами, и делами творческими.
- И как долго вы проработали, что преподавали?
- Всего три года, как я ушел в отставку. А преподавал я политику и экономику посткоммунистического общества, в основном России и Китая. Читал лекции undergraduate студентам, вел семинары у кандидатов на Master’s и PhD.
- Помимо приличной зарплаты, как я понял, это приносило удовлетворение?
- Честно, я думал, что буду растить ученых. А у моих студентов были прикладные интересы, из них учеными или политологами мало кто хотел быть. Хотели выучиться и продать себя в какую-нибудь компанию.
- Ваша семья в Миннеаполисе, кто это?
- Моя семья здесь - это моя супруга и мой внук заканчивает работу над PhD. В какой области? Внук готовит себя в безработные. Он антрополог. Мне было бы предпочтительнее, если бы он пошел в медицинский...
А в Москве у меня два сына, два внука, один правнук и одна правнучка.
Человек без паспорта
- Вы в Америке уже очень давно. И как я знаю, паспортом не обзавелись. Как так случилось?
- Да, я живу здесь с 1989 года. А до этого было еще пять лет корреспондентом «Известий» в Нью-Йорке и пять лет корреспондентом в Вашингтоне. Вместе получается... ну вы сами посчитайте. Гринкарту получил давно и быстро. Как говорится, по блату. Я дружил с вице-президентом Мондейлом (вице-президент при Картере. - ред.), а он из Миннесоты. Поэтому все получилось быстро. А паспорта нет, потому что нет ощущения у меня, что я гражданин Америки. А обманывать и ту, и другую сторону мне совесть не позволяет.
- То есть выходит, что, перебравшись в Штаты еще в поздние годы СССР, вы никогда и не жили в постсоветской России. А паспорт российский у вас есть?
- Есть, ну как продолжение советского что ли? Другой вопрос, являюсь ли я гражданином России. Не уверен... В других обстоятельствах я был бы гражданином Грузии - это соответствовало бы моей биографии. А сейчас я скорее чувствую себя нансеновским гражданином. Хотя сейчас таких паспортов и нет.
- Вы многие годы жили на Западе, в Америке, в Англии. Тогда советский человек от одних этих слов мог замереть. А вы ездили туда-сюда и были для советского человека глазами, ушами и устами этого Запада. У вас никогда не было желания не возвращаться, удрать?
- Не возвращаться в СССР, такого желания никогда не было. Как я мог оставить там жену, детей. Но даже если мой табор был со мной, я бы этого не сделал. Я считал, что я буду больше пользы приносить, если я буду в СССР, чем за его пределами. А вот когда СССР стал разваливаться, я понял, что теперь я могу это сделать.
Высшая мера наказания
- Вы считаете себя баловнем судьбы? Или и на Солнце есть пятна, а в жизни ведущего советского журналиста-международника было что-то, о чем вспоминать неприятно?
- Надо сказать, что отношение ко мне (в СССР. - ред.) было не совсем благоприятным. Меня два раза делали невыездным. Меня обвиняли в том, что я «обуржуазился». У меня много лет не было загранпаспорта. А потом в 1977 году меня вызвали на Лубянку и сказали: «У нас к вам претензий нет». Я сказал: «Зато у меня есть»...
Меня послали корреспондентом в Вашингтон на 5 лет. Потом меня опять отзывают и опять делают невыездным. Тогдашний главный редактор «Известий» даже сказал мне: «Мэлор, вы никогда не выедете за границу»... А потом началась перестройка. Но до того я же получил высшую меру наказания для журналиста-международника - невыезд. С другой стороны, я получил полную свободу. Со мной ничего хуже уже сделать не могли, времена все-таки были довольо либеральные.
- А как вы себя сейчас чувствуете в качестве бывшего «рупора холодной войны»?
- Многие, в основном те, кто знают обо мне понаслышке, говорят: «А! Бывший советский писака!» Я к этому отношусь совершенно спокойно. В рамках того, что было дозволено советской цензурой, у меня нет угрызений совести. За исключением того, что я раскритиковал Виктора Некрасова. Никакого «заказа» там не было. Я написал, что он уехал не из СССР, а из окопов Сталинграда. Меня его заметки тогда задели.
(В январе 1963 года «Известия» опубликовали редакционный неподписанный фельетон «Турист с тросточкой», автором которого был Стуруа. Фельетон «громил» путевые заметки писателя Виктора Некрасова, автора знаменитой повести «В окопах Сталинграда», которые появились в нескольких номерах журнала «Новый мир» в 1962 году. «Известия» обвинили Некрасова в «низкопоклонстве перед Западом». Считается, что публикация Стуруа открыла «сезон» травли Некрасова в СССР, что позже привело его в эмиграцию, где он и умер в 1987 году. - Ред.)
- А как быть с вашими очерками, репортажами, книгами? Вам часто приходилось подстраивать действительность в ваших текстах под требования времени?
- Я не восхвалял СССР. А мои книги об Англии - они абсолютно положительные. В США, если я писал об американском безработном, я сообщал, какое у него пособие, и читатель понимал, что безработный этот живет лучше него. Я часто своими рассуждениями пытался разрушить стереотипы по поводу Запада. Но, разумеется, я не мог бы печататься, если бы писал что-то не то. И они - газетное и партийное начальство - чувствовали нюхом, что я не свой. Поэтому меня и выделяли, и делали невыездным. А еще мне завидовали. Завидовали, что я пишу лучше, чем другие, живу лучше, чем другие. Эти боятся ходить в рестораны, в зарубежные посольства, а я ходил... Единственное, в чем меня не могли обвинить, так это в том, что я еврей. Все остальное на меня вешали.
Рыцарь грузинского образа
- Вам так много есть, что вспомнить. А почему до сих пор у вас не вышли мемуары?
- Мемуаров как таковых нет. Я все время откладываю и думаю, что так и не успею их написать. Ведь надо писать все, как есть. Я не о политике. Я о личной жизни. И никак не поднимается рука... Старый грузинский рыцарь что-ли во мне говорит? Любовь занимала в моей жизни огромное место... Обидеть даже не их - почти никого уже и нет - а их память, их наследников. Я не могу. Кто-то как-то сказал про меня, что я - плейбой сталинской эпохи.
- Вам такое определение льстит?
- Это лесть. Этим как бы признаются мои амурные заслуги и то, что они имели место в столь суровый век.
- Вы встречались со многими американскими президентами. Кто из них для вас наиболее симпатичен?
- Мне больше всего понравился Картер. Он был единственным порядочным человеком из всех них и на этом погорел.
- А как же Обама?
- Он пользуется большим успехом у моей супруги. С тех пор, как в одном месте я ее ему представил и он ей поцеловал руку. Если бы у нее был паспорт, она бы за него голосовала. А мне кажется, что он - раб своей расы. Он не может позволить себе сделать то, что хотел бы, боясь, что его обзовут «angry black man» (стереотипный взгляд на афроамериканца, как на раздраженного и ведущего себя вызывающе человека, распространенный в обществе. - Ред.)
Мне кажется, что как человек он лучше, чем как президент, но свои хорошие человеческие качества он держит в узде.
Роман с ручкой и карандашом
- Как один из многочиленных редакторов в вашей биографии, я знаю не понаслышке, как это, работать с вами. Почему вы до сих пор пишете все ваши тексты от руки?
- Есть такая американская поговорка. Старую собаку не научишь новым трюкам. Когда я сопровождал Хрущева в поездке в Индию, Индонезию, мне надо было передавать на телетайп и volens nolens надо было стучать на машинке. И я почувствовал, что качество моих материалов хуже. Я заставлял мучаться тех, кто мои материалы принимал, но я решил отказаться от машинки. А потом и от компьютера. Для меня это какое-то половое содрогание, когда пишешь от руки. Я люблю игру словами. Когда пишешь от руки, она получается легко. А когда печатаешь, я чувствую себя рабом этого инструмента.
- Мэлор Георгиевич, вы можете сказать о себе, что вы счастливый человек?
- Я думаю, что я счастливый. Хотя я абсолютно не реализовался. Если бы я наступил на горло собственной не песне, а собственному карману. Речь даже не обо мне, а о моем огромном семействе и о родственниках моего покойного брата в Грузии... Поэтому надо было зарабатывать, заниматься журналистикой. Но если бы я мог себе позволить жизнь Франциска Ассизского, я смог бы позволить себе что-то значительное...
И вы знаете, в 80 лет я впервые после детства снова начал писать стихи. И вот сейчас я думаю, что мои стихи, когда будут опубликованы, будут значить больше, чем что-нибудь другое, что я создал. Когда я их издам, я смогу сказать, что часть того, что я мог, я реализовал.
