Ее автор, Ларри Тай (Larry Tye) – бывший репортер газеты Boston Globe, ставший публицистом и писателем. В подробной биографии известного политика 50-60-х годов прослеживается трансформация ястреба холодной войны в горячего либерала, которым он стал к концу своей короткой жизни.
Представителя знаменитого политического клана Роберта Фрэнсиса Кеннеди (1925-1968) все знали как Бобби. Отслужив на флоте, он окончил Гарвардский колледж и юридическую школу университета Вирджинии. Начал карьеру как корреспондент газеты Boston Post и помощник-юрист в сенатском комитете под руководством Джо Маккарти. Страстно изобличал коррупцию в профсоюзах. Когда Джон Кеннеди стал президентом, младший брат помогал ему в разрешении Карибского кризиса, заняв пост министра юстиции, на котором проработал менее четырех лет. После чего прослужил три с половиной года в качестве сенатора от штата Нью-Йорк. Участвовал в президентской кампании 1968 года, но был злодейски убит за шесть месяцев до своего 43-летия, повторив тем самым трагическую судьбу своего старшего брата.
Ларри Тай подробно описывает первую поездку Роберта Кеннеди в Советский Союз в 1955 году, предпринятую им по наущению отца. Предлагаем вашему вниманию главу из книги, в которой рассказано об этом необычном путешествии.
Летом 1955 года, через несколько часов после слушаний по делу министра ВВС Тэлботта (того подозревали в «конфликте интересов», поскольку он владел акциями коммерческой компании. – Прим. пер.), Роберт Кеннеди мчался в аэропорт, чтобы успеть на самолет в Париж, затем на пересадку в Тегеран, где его ждала встреча с судьей Верховного суда США Уильямом Дагласом. Оттуда они ехали на автомобиле, затем плыли морем, чтобы добраться в конце пути до Баку.
Даглас совершал кругосветное путешествие со своей невестой Мерседес, с которой они поженились всего полгода назад, но прервал поездку ради встречи с Бобби и совместного путешествия. Последующие шесть недель они посещали фабрики, библиотеки и прочие заведения в Туркменистане, Узбекистане и других советских республиках, куда после долгих переговоров их пускали. 56-летний судья и его 29-летний компаньон были первыми людьми с Запада в тех местах и, конечно, для тамошних жителей представляли очень необычную картину.
Сама подоплека поездки многое говорила о Бобби. Очень неожиданная затея, которую мог осуществить только человек, обладавший ресурсами и контактами семьи Кеннеди. Нужно было на два месяца оторваться от сравнительно новой для него работы, оплачивать из своего кармана транспортные и прочие расходы и делить компанию с одним из самых влиятельных людей в Америке. Именно такую поездку для Бобби замыслил его папочка Джо Кеннеди – с множеством сложностей и возможностью своими глазами увидеть послесталинское советское государство. Джо считал такие поездки куда лучшей школой жизни, чем колледж или работа в офисе, и он предвидел дивиденды, когда писал Бобби: «Я думаю, ценность такой поездки, кроме добавления статусности, в том, что ты смог бы по ее результатам написать статьи и прочитать лекции... Как я говорил тебе тысячу раз, вещи сами по себе не случаются, они делаются усилиями паблик рилейшнс». Чтобы обеспечить последнее, Джо написал в Бостон большому авторитету в сфере пиара Эдди Данну: «Когда (Бобби) вернется из этой поездки по провинциальной России, он получит опыт, который нужно несколько озвучить. Мне хотелось бы, чтобы вы об этом немного подумали, и прикладываю чек на одну тысячу долларов в качестве аргумента. Надеюсь, этого будет достаточно».
Джо получил все, за что заплатил. «Нью-Йорк таймс» напечатала семь статей о поездке Бобби, начав с подготовки к отъезду и заканчивая цикл фотографией его возвращения домой вместе с женой Этель. Следующей весной Бобби написал трехстраничный материал для «Таймс» под шапкой «Советский бренд колониализма». В 14-страничном интервью в газете «Ю.Эс.Ньюс энд Уорлд Рипорт» он говорил об увиденном: русские солдаты на хозяйственных работах, «чего не увидишь в этой стране», музей в Ленинграде, «целиком посвященный высмеиванию веры в бога», простые люди в Центральной Азии, «живущие в хижинах с земляным полом». Спустя месяц после возвращения он выступил с лекцией в Джорджтаунском университете. По его словам, российские власти установили подслушивающие устройства в гостиничных номерах, где он останавливался. В библиотеках, рассказал он, все книги тщательно отбираются на предмет благонадежности.
«Все, о чем я прошу, - заключил он, - прежде чем мы предпримем решительные шаги (в сфере разрядки): мы должны получить от Советского Союза нечто более значительное, чем улыбки и посулы, – улыбки могут быть кривыми, а посулы - такими же пустыми, как и в прошлом».
Судья Даглас, что неудивительно, имел несколько другой взгляд на Советы, и сварливость своего напарника находил утомительной. «В каждом новом месте, при каждом новом знакомстве Бобби ввязывался в споры с русскими о ценностях и смысле коммунизма, - вспоминал Даглас. – Дебаты бывали долгие, иногда горячие, но, как я говорил Бобби, абсолютно бессмысленные, так как ни он, ни они не могли убедить друг друга».
Дагласа огорчало и то, что Бобби не выпускал из рук библию, которую демонстративно держал в левой руке на глазах у всех. И проводил время в перелетах не знакомясь с правительственной статистикой по промышленности и сельскому хозяйству, а читая библию.
Бобби отказывался есть и пить предлагаемые хозяевами напитки и еду, даже черную икру. И к концу поездки очень тяжело и опасно заболел, температура, по словам Дагласа, подскочила до 105 градусов. Кеннеди не позволял русским врачам обследовать себя. Но когда он начал в горячке заговариваться, Даглас попросил у врачей помощи. Когда приехала женщина-врач, она назначила Бобби большие дозы пенициллина и стрептомицина. «Эта милая женщина не отходила от его постели 36 часов, - вспоминал Даглас. – Ее глаза сияли, когда она сказала, что он идет на поправку».
КГБ внимательно следил за Бобби в России, примерно так же, как ФБР Гувера это делало дома. И отзывы об этом молодом человеке из семейства, которое у обоих ведомств вызывало повышенный интерес, были самые нелицеприятные.
«Кеннеди ведет себя грубо и непозволительно фамильярно с теми советскими людьми, с которыми встречается», - говорится в отчете русского шпионского агентства в Кремль. Это наблюдение отражает как культурные различия, так и очевидную идиосинкразию Бобби. Он фотографировал ветшающие фабрики, плохо одетых детей, пьяных милиционеров и другие сценки, должные выявлять «только негативные факты» жизни в СССР.
«На встречах с государственными деятелями он «задавал тенденциозные вопросы и пытался выведать секретную информацию». Наконец, сообщает отчет КГБ, «у него явная слабость в отношении женщин, и он просил представительницу «Интуриста» направить к нему в номер отеля «женщину свободного поведения» (в отчете не говорится, выполнила ли представительница «Интуриста» его просьбу или нет).
Но это была бы все-таки неполная картина поездки Бобби. Записи в его путевом дневнике фокусируются на российских недостатках, но в то же время включают раздел «хорошие вещи», в которых он отмечал широкое распространение библиотек и школ и амнистию для уголовников. Его прямолинейное восприятие американо-советских отношений в духе холодной войны стало более нюансированным.
Вместо расплывчато широкой критики советских преступлений он задавал вопрос, который очень немногие задавали тогда: куда подевались миллионы казахов и других народов Центральной Азии, которые как будто испарились во время кампании по замене частных земельных наделов колхозной собственностью? (Ответ: одни были убиты, другие сгинули в ГУЛАГе). Он также указывал пальцем на Запад, заявляя, что там не вправе критиковать советскую колонизацию регионов, подобных Центральной Азии, поскольку у самих западных стран есть колонии в Азии, Африке и других регионах мира. «Мы слишком часто реагируем слишком поздно и делаем слишком мало, - говорил он, - в деле признания и поддержки неостановимых движений за независимость, которые захлестывают одну зависимую территорию за другой».
Так набирался знаний Бобби Кеннеди – вглядываясь в окружающее своими глазами. Получаемый опыт обогащал его сознание и подкреплял интуитивные порывы. Он углубился в самые дальние регионы советских республик в тот самый момент, когда формировался Варшавский пакт, а большинству американцев до этого никакого дела не было. В ходе поездки он заполнял страницы дневника наблюдениями всегда живыми, а иногда и элегантными. В Иране его возмутило количество дворцов шаха, что он назвал «невероятной тратой земли и денег». В советских республиках он был потрясен тем, что подозреваемый в уголовном суде может отказаться отвечать на вопросы, но это служит основанием для судьи вынести ему обвинительный приговор. И никакого жюри присяжных, судья все решения принимает единолично.
Его острые, жалящие вопросы могли сильно возмутить собеседников, но они никогда не были проходными и абстрактными. Он запальчиво спорил, когда новые идеи вступали в конфликт с его устоявшимися представлениями, что раздражало Дагласа и других, которые считали эту реакцию проявлением твердолобого упрямства. На самом деле именно так он рос и развивался.
К концу их путешествия судья Верховного суда начал по-другому относиться к своему молодому компаньону. «Я увидел трансформацию Бобби, - писал Даглас позднее. – Несмотря на его яростное, поистине религиозное неприятие коммунизма, он начал видеть, я думаю, какие-то важные базовые черты России – ее людей, их каждодневные устремления, их человечные свойства, их мечту жить в мире с другими народами».
Мерседес Даглас, которая вместе с Этель дожидалась путешественников в Москве, также оказалась впечатлена тем, как изменился Бобби. Новый опыт как бы вымыл из его организма многие идеи (она сравнила этот процесс с клизмой), что знаменовало для него расставание с маккартизмом.