The Moon of Alabama
По одному вечеру нельзя судить о состоянии прославленного «Дома Фельзенштейна», где выдающийся оперный режиссер в течение почти 30 лет прокладывал дорогу нынешним режиссерам, мечтающим сделать старую оперу созвучной новым поколениям, хотя для него, как и для его ученика и последователя Гарри Купфера, главного режиссера труппы до 2002 года, «точкой отсчета» была любовь к опере и ее авторам, уважение к музыке и истории и глубокие познания во всех этих сферах, чего не скажешь о большинстве нынешних «новаторов».
Музыкальную часть в “Комише-опер“ тоже возглавляли люди неординарные – в частности, Яков Крейцберг и, с 2002 года – Кирилл Петренко (тот самый, что скоро сменит Кента Нагано на посту главного дирижера Мюнхенской оперы), причем при нем “Комише-опер“ была названа немецкой прессой «лучшим оперным театром года». Здесь долгое время дирижировал Михаил Юровский и начинали карьеру оба его сына – Владимир и Дмитрий.
Те, кто впервые попадает в “Комише-опер“, всегда удивляются контрасту между ее внешним обликом (гладкая модернистская коробка) и интерьером: красный бархат, белые с лепниной стены, колонны и потолки, хрустальная люстра – эдакий оперетточный кич. Но театр строился еще в 90-е годы XIX века и именно для оперетты. А куб вокруг него возвели уже в 1960-е годы, стремясь увеличить фойе и прочие подсобные помещения.
Что же касается «Города Махагони», то эта младшая современница «Трехгрошовой оперы» (премьера состоялась в 1930, через два года после триумфа «Трехгрошовой»), близкая ей своими джазово-регтаймовыми зонгами (некоторые, например The Moon of Alabama, стали хитами и исполняются разными певцами и группами – вплоть до рокеров и рэпперов), а также пропагандистски-провокативным тоном либретто, уступает «Трехгрошовой опере» в остроумии, драматической интенсивности и мелодической эффектности. Впрочем, «Трехгрошовая опера» содержит разговорные диалоги, а «Махагони» имеет два варианта: первый, более короткий, в форме зингшпиля, то есть с диалогами, и второй, подлиннее, оперный. Вот оперный я и видела, причем краем глаза: во-первых, потому что многие места на балконе, как во всех старых театрах, предполагают ограниченный обзор сцены, во-вторых, потому что я пыталась прочесть английский перевод, светившийся на спинках кресел (похоже на систему в “Метрополитен-опера“).
Особенно смотреть было не на что: декорации минималистские, характеры одномерны и событий происходит немного. В американской пустыне заблудившиеся искатели счастья возводят некий райский городок, где всем хорошо и спокойно, пока золотоискатель с Аляски по имени Махагони в свете приближающегося тайфуна не предлагает изменить правила жизни на «все дозволено», что приводит к трагическим для всех последствиям. «Махагони», кстати, идет в Лос-Анджелесской опере, где партии исполняются не оперными певцами, а драматическими актерами с «бродвейским» опытом.
На “Музейном острове“
Из многочисленных берлинских музеев туристы первым долгом выбирают “Пергамон“ – место пребывания Пергамского алтаря, а также гигантского входа на рыночную площать в Милетe, вавилонских Ворот богини Иштар, Дороги процессий (оттуда же) и коллекций исламского искусства, старинных монет, античной скульптуры и живописи...
Замечу, что разделение, а потом объединение Германии (и соответственно музейных коллекций, которые были попрятаны на время войны, оказавшись в разных зонах) внесло немало сложностей в существование берлинских музеев, которые не преодолены полностью и по сей день. Так, например, сокровища древности, к раскопкам и изучению которых немецкие ученые и филантропы приложили столько сил и средств, сегодня разбросаны по разным музеям, вперемешку с произведениями других земель и эпох. Впрочем, подобная «многопрофильность» восходит и к более давним временам, когда музеи только начинали создаваться...
Вот почему советую пройтись лишь по первым залам “Пергамона“, не очень концентрируясь на деталях, чтобы не утомиться, после чего отправиться в расположенный по соседству, на том же “Музейном острове“, омываемом водами Шпрее, Neues Museum. Вот там, пожалуй, стоит побыть подольше. История музея драматична: построенный в середине 19-го века, он поражал воображение неоклассической монументальностью здания, построенного по последнему слову тогдашней технологии, и внутренними росписями: стены залов были щедро покрыты фресками на доисторическую, немецки-патриотическую, древнеегипетскую, античную и средневековую тематику – в соответствии с выставленными коллекциями.
Во время войны музей закрыли и главные сокровища спрятали. Здание подверглось сокрушительной бомбардировке и обстрелам (следы которых кое-где сохранены), так что правительство Восточной Германии даже не стало музей восстанавливать – вплоть до 1986 года. Соседи по “Музейному острову“ использовали здание как склад. Наступившее вскоре объединение заморозило проект еще на десятилетие, пока под руководством англичанина Дэвида Чипперфильда не провели занявшую еще десяток лет уникальную по технологической виртуозности реконструкцию. Результат вызвал возмущение сторонников традиций, но получил немало архитектурных премий. Чипперфильд сохранил то, что еще можно было сохранить от старой постройки, в том числе некоторые фрески, колонны, часть лепки, кое-где – пол и в целом общую планировку, а безвозвратно разрушенное заменил на новое, современное по стилю, однако сделал это с большим тактом и элегантностью, как при постройке купола над южной ротондой или замене «египетского храма», располагавшегося ранее в центре второго этажа. Об этом, как и об отдельных экспонатах, подробно рассказывает аудиогид, который можно получить бесплатно при входе. Если не знаете немецкого, попросите настроить гид на английский язык – и вперед.
Самая знаменитая часть коллекции – Египетский музей и его главное сокровище, бюст Нефертити, который находится в тщательно охраняемой стеклянной витрине в северном зале-ротонде. Через анфиладу комнат на Нефертити смотрит римская статуя бога Солнца Гелиоса.
Египетская красавица, окруженная темно-бордовыми стенами, сияет в полумраке, античный бог освещен льющимся из нового купола естественным светом. Чем не метафора двух древних культур: той, что так тесно связала себя с верой в загробную жизнь, и той, что упивалась жизнью земной... Длинный зал в центре анфилады содержит коллекцию папирусов: тексты на десяти языках, созданные на протяжении тысячелетий и касающиеся всех сторон жизни – от частной переписки до государственных законов и военных приказов – хранятся в специальных витринах с выдвижными «подносами». Чтобы не подвергать экспонаты разрушительному воздействию света, их извлекают только «по требованию» — сначала прочти комментарий, выбери нужное, нажми на соответствующую кнопку, и тогда выдвинется нужный «поднос» с экспонатом.
Нижний этаж, под низкими кирпичными сводами, содержащий мумии, маски, фаюмские портреты, гробницы и другие артефакты, сам похож на захоронение. В одном из залов первого этажа – знаменитая «Золотая шляпа», сокровище Бронзового века и свидетельство познаний доисторического человечества в области астрономии. В мире таких известно четыре, причем три найдены на территории Германии. В музее она недавно – куплена в 1996 году. Неподалеку – сокровища Трои. Найденные Шлиманом и подаренные им, после долгих колебаний и уговоров, Германии, они в музее представлены, в основном, в копиях. Золото Трои в качестве трофея оказалось в России и выставлено в Музее им. Пушкина.
И вдали от него...
Устав от туристских толп и гомона большого города, отправляйтесь в музей «Брюке», один из самых маленьких в Берлине. Он находится в западной части города, оказавшейся в руках союзников и избежавшей бомбежки. Здесь, рядом с Грюневальдским лесом. издавна селилась буржуазия и состоятельная интеллигенция (неподалеку, например, можно найти группу зданий, построенных архитекторами Баухауза для собственного пользования). И если бы не надпись, здание «Брюке» нельзя было бы отличить от соседних вилл.
Die Brucke (Мост) – такое название придумали для своего объединения молодые студенты дрезденской архитектурной школы, мечтавшие в своем творчестве выстроить «мост» между великими традициями старой немецкой живописи и графики и современностью. Сегодня в собранных в музее картинах Эрнста Людвига Кирхнера, Эриха Хеккеля, Эмиля Нольде или менее известного, но плодовитого Карла Шмидта-Роттлафа легко разглядеть воздействие Сезанна, Ван Гога и Сёра, близость к фовистам, но тогда молодых зачинателей экспрессионизма в равной мере вдохновлял пример их далекого предшественника Матиаса Грюневальда, в начале XVI века отказавшегося от гармонии классического Ренессанса.
Наконец, если сможете, оставьте несколько часов на Еврейский музей Даниэля Либескинда, куда можно минут за 20 дойти пешком от “Музейного острова”. Открытый в 1999 году, он около двух лет стоял пустым и тем не менее привлекал десятки тысяч посетителей – настолько сильным было воздействие этого архитектурного шедевра, в которoм все пронизано смыслом и экспрессией. И сейчас, когда на втором и третьем этажах разметилась поразительная по информативности, изобретательности и выразительности постоянная экспозиция (она посвящена истории евреев на территории Германии), вы все равно находитесь под постоянным воздействием этого здания – его острых углов, пустынных, многоступенчатых (такие я только в Германии и видела) лестниц, дверей, ведущих в тьму и холод, коридоров под неоновыми лампами, где теряешь ориентацию – в пространстве, во времени...
В Берлине, как ни в одном другом городе мира, все время вспоминаешь недавнюю историю. В Еврейском музее ее переживаешь острее, чем где бы то ни было.