На Фестивале Линкольн-центра – «Жизнь и судьба». Может быть, я что-то пропустила, но именно эти спектакли я видела в Нью-Йорке. Одни мне нравились, другие – не очень. Зрительский опыт, полученный в Америке, в том числе и от европейских гастролеров, оттачивал слух и глаз и создавал для оценок определенный фон.
Наверное, это (и прежде всего виденный недавно в том же театре Харви «Долгий день уходит в ночь» с Джереми Айронсом и Лесли Мэнвилл) окрасило мое восприятие шиллеровского «Коварства и любви» в адаптации и постановке Льва Додина и умном оформлении Александра Боровского. Спектакль идет по 16 июня, но билеты достать трудно: имена Данилы Козловского, Ксении Раппопорт и Лизы Боярской на афише, особенно после памятного успеха «Вишневого сада», вызвали почти полный аншлаг еще до начала показа.
Английский и российский спектакли разные: в первом - реализм, погружение в атмосферу времени и упор на психологическую тонкость, глубину и правду, во втором – намеренная схематизация сцены и характеров и приближение к нашему сегодня. В первом – сложный, пространный текст О’Нила. Во втором – адаптированный, сжатый до минимума перевод Шиллера. Но обе пьесы – трагедии, построенные на диалогах-поединках, и обе – о гибели семьи и юношеских идеалов.
Смотреть «Коварство» Додина интересно. Интереснее, чем слушать, и не только потому, что слова порой были едва различимы. Просто в этом спектакле мимика и жест экспрессивнее слов. Первые слова спектакля вообще прозвучат минут через десять после начала. Но все и так понятно: девушка в белом - Луиза (Боярская) - с книгой в руках появляется в низком проеме (деревянные балки – намек на немецкий дом), идет к столу, пытается читать, рассеянно листает страницы, пока не влетит в это оголенное пространство, тут же заполнив его своей энергией, слегка растрепанный молодой человек в сапогах – Фердинанд (Козловский) - и, прокатившись животом по столу (жалко же времени обходить!) вопьется в ее рот поцелуем, и только после долгих, молчаливых, разных по тону поцелуев и объятий (сразу ясно, и как они молоды, и какая это Любовь!), начнется размеренный диалог Президента (Игорь Черневич) и Вурма (Олег Дмитриев). С линией любви перехлестнется коварство.
Вероятно, отстраненная монотонность речи такая же часть режиссерского замысла, как ходьба главных героев точно по заданной траектории (фигуры в шахматной игре Президента или простая муштра с детства?). Но лицо Боярской, когда она, скажем, присутствует при разговоре Президента с сыном (невидимая им), куда богаче эмоциями,чем ее интонации во время последующих сцен. В музыке ее речи хочется «расслышать» более тонкую, сложную, но и ранимую, и нежную Луизу.
Мне нравится этот прием «подслушивания», когда на сцене иногда находятся и те, о ком говорят, и те, кто вмешивается в их судьбу. Это проясняет подтекст и ускоряет действие. Мне нравится (почти везде) Козловский – в его Фердинанде есть искренность, и он особенно хорош, когда наконец взрывается гневом. Мне нравится Леди Мильфорд (Ксения Раппопорт), с ее манерностью, претенциозностью, ненатуральностью, актерством, подчеркнутыми причудливой хореографией (дама-то с сомнительным прошлым, «на столах пляшет») под «ненастоящую» музыку: не оркестр, но ксилофон, с его игрушечным звуком, тихонько отстукивает мелодию марша из музыки Бетховена к «Афинским развалинам».
Не знаю, случайно ли совпадение, но слово «развалины» - ключ ко всей концепции: на фоне финального нарядного банкета, с белыми скатертями, барочными светильниками и алой жидкостью в кувшинах, мы видим не что иное, как развалины. Развалины любви, рухнувшей не только от интриг Вурма и Президента, но и от собственной незрелости и «зашоренности» юных героев. Развалины семьи, рухнувшей под тяжестью отцовских «благих намерений», для реализации которых не нашлось ничего лучше, чем преступления, ложь и диктат. И развалины государства: громкая, в микрофон, свадебная речь Президента о патриотизме и моральных ценностях кажется цитатой из недавних официальных текстов.
Все это, повторяю, умно и интересно. Жаль, что катарсиса после трагедии не случилось. Впрочем, думаю, что Додин ставил не трагедию, а гротеск. И в этом преуспел.
