Вдова драматурга нарушила его волю, пьесу поставили в 1956-м, и она стала одной из самых признанных в англоязычном репертуаре. Ее невероятно трудно играть и непросто смотреть: четыре героя в пространстве одного длинного дня и одной комнаты (по сути, запертые в пространстве своей несчастной семьи), в более чем трехчасовом сплетении слов, сцен, диалогов, монологов, часто мучительных, вибрирующих эмоциями, с подтекстом, который открывается не сразу, но и открывшись, облегчения не несет.
Тем, у кого проблемы с пониманием английского или кто любит комедии, да покороче, искренне советую: не ходите на постановку Ричарда Эйра (Бристольский театр Old Vic, в Бруклинской академии музыки по 27 мая), даже если смутно помните экранизацию 1962 года с Кэтрин Хэпберн в роли Мэри Тайрон или очень хочется увидеть на сцене Джереми Айронса и Лесли Мэнвил, играющих в спектакле главные роли – Джеймса Тайрона и его жены Мэри.
Но если вы готовы вслушиваться, думать и сопереживать, то этот спектакль, сливший чудо гениального текста О’Нила с невероятной, высочайшего пилотажа виртуозностью актерской игры, прозорливой режиссерской концепцией и точностью сценографии, оставит вас в почти эйфорическом состоянии. Как бывает после совершенного исполнения даже сложной, мрачной, безысходной музыки.
«Долгий день...» часто видят как пытку взаимного непонимания, которую проделывают над близкими четверо героев, все - с искореженной психикой, полные горечи, разочарования, скрытой, а то и явной ненависти к себе, к неудавшейся жизни, друг к другу. Единственный способ существования - бегство от реальности. У каждого свое «утешение», но сводится все к одному: иллюзиям. Ричард Эйр, вчитавшись в текст, делает акцент на иллюзиях, на «утешающем обмане», который в ходе пьесы медленно рассеивается, как ночной туман, который так нервирует Мэри.
Спектакль начинается почти скороговоркой. Этот лихорадочный пинг-понг бытовых реплик - еще одна попытка обмануть себя и других, утопить отчаяние в суете начавшегося дня и... первый актерский триумф Айронса. Слегка сутулящаяся фигура его Тайрона все еще напоминает об актерской стати, его интонации выдают актера, продолжающего играть и в жизни, всеми силами сохраняя иллюзию благополучия, оберегая семью от лишней боли. Только нервное дерганье пальцев дает понять, как трудно дается ему эта роль.
Лесли Мэнвил – эдакое видение в белом, одновременно суматошно-нервная и отрешенная, замкнутая на себе. Кажется поначалу, что актриса слишком хорошо помнит интонации Хэпберн. Но это ощущение пропадает по мере того, как замедляется ритм, и слова обретают вес, и все чаще звучит рефрен так и не обретенного в жизни со странствующим актером дома.
Между тем дом есть – вот он, выстроенный Джеймсом Тайроном для нее, для семьи, не лишенный уюта, хотя и со следами бедности (или скупости, в которой постоянно обвиняет его Мэри): с красивой люстрой и полками книг, но разномастными стульями (декорации и костюмы Роба Хауэлла, освещение Питера Мамфорда). Почему Мэри так не любит эти стены? Не потому ли, что в этом тщательно выстроенном, очень реалистичном интерьере они из стекла (одна из блестящих находок постановщиков)? Матового, слегка искажающего, но достаточно прозрачного, чтобы видеть, кто приехал, куда пошел, чем занят. В них льется свет летнего дня. А с наступлением темноты отражаются фигуры героев, превращая комнату в обитель призраков.
В тишине и полумраке ночи и происходит главное. Сначала - монолог Мэри, прерываемый возвращением мужа и младшего сына, только что узнавших, что у Эдмонда туберкулез и нужен санаторий (и мы понимаем, что, жалуясь на муку одиночества, она в то же время, как все наркоманы, мечтает побыть одной, чтобы вырваться из-под беспокойных взглядов родных и утешиться очередной дозой). Потом - три ключевых диалога: Мэри и старшего Тайрона, Эдмонда с отцом (еще один триумф Айронса, когда мы видим, что они по-настоящему близки, и отец ненадолго перестает играть и впервые пытается объяснить себя сыну, и как же тонко меняется его интонация, и как начинаешь в этот момент и его жалеть за его жертвы и ошибки и несбывшиеся мечты!). Третий - изумительно сыгранный диалог братьев. Они такие разные - странноватый Эдмонд (Мэтью Бирд ) с его длинными, как будто болтающимися руками, сутулящийся в кресле, то и дело хватающийся за книжку, и Джейми (Рори Кеннан) – компактный, как сжатая пружина, циничный и отчаянный в своей обреченности алкоголика (его танец говорит громче слов!)... Но и тут есть любовь и желание оградить другого...
Никто в этом доме не спит. Мэри спускается из своей комнаты, и трое мужчин слушают – в который раз? – историю ее несостоявшейся мечты, из которой она не может, не хочет вырваться. Даже чтобы спасти тех, кто страдает рядом с ней. В сгущающейся темноте постепенно растворяются их фигуры. Остается только лицо Мэри: «...Потом весной что-то случилось со мной. Да, помню. Я влюбилась в Джеймса Тайрона и была так счастлива какое-то время». Этот высокий, певучий, почти девичий голос и интонация, с которой Лесли Мэнвил произносит последние слова пьесы, забыть нельзя.
