Но надежды на то, что мы увидим в Америке даже сокращенный вариант огромной экспозиции в «Новой Третьяковке» «Некто 1917», никакой: столетие русских революций отметили, конференции провели, движемся дальше, тем более, что произведения из российских музеев по сей день в Америке показывать опасно – могут «взять в плен» из-за нерешенной тяжбы по поводу Библиотеки Шнеерсона. 14 января выставка закрылась, но говорить о ней будут долго: она – слепок настроений российской художественной интеллигенции в год двух революций, предостережение, а еще - напоминание о том, насколько интегрированным в европейские процессы и в то же время самобытным было в тот момент русское искусство.
«Некто 1917» - строчка из сочинения Велимира Хлебникова «Взор на 1917 год», опубликованного в футуристическом сборнике «Пощечина общественному вкусу» (1912), где поэт и провидец предсказывает даты гибели разных стран. Сегодня мы знаем: «некто» - это Россия.
Искусство в тот год оказалось «во взвешенном состоянии»: в изможденной войной стране ни государству, ни потребителям-покупателям было не до него. То есть свобода и неопределенность. И обилие точек зрения – идеологических и эстетических, что выставка показывает с блеском: идеализация народа-богоносца (Нестеров), мифологизация крестьянства и вообще простого человека (Серебрякова, Петров-Водкин), а рядом - жесткая правда Бориса Григорьева (в его крестьянских и городских портретах); попытки спрятаться от реальности в домашний уют (невозможно без боли смотреть на безлюдный интерьер в маленькой картине Остроумовой-Лебедевой - он кажется последним осколком нормальной жизни) или в чисто эстетические задачи (раздел «В мастерской художника»).
Здесь есть все: атмосфера времени – скудного и невеселого («Натюрморт с селедкой» Роберта Фалька, помрачневшие абстракции Кандинского, картинки «из жизни богемы», унылые питерские дворы), надежды на национальную эмансипацию и пробуждение национальной гордости (раздел «Шагал и еврейский вопрос», для которого из Парижа прибыло знаменитое «Еврейское кладбище» Шагала; тут же еще две работы Шагала, скульптурный «Портрет молодого еврея» Альтмана, изумительная «Старуха» Нюренберга, «Автопортрет» Фалька); наследие передвижников и салонных портретистов (два портрета Керенского – один работы Репина, другой – Исаака Бродского, который скоро начнет с тем же тщанием изображать Ленина) и зарождающийся авангард (Попова, Экстер, Малевич, пока еще не подложивший революционный фундамент под свои чисто эстетические искания в сфере беспредметности – это произойдет позже, когда надо будет завоевывать симпатии нового большевистского правительства)... Отдельно – военные плакаты, фотографии, завораживающая кинохроника демонстраций, митингов, окопов... И два «Большевика»: Кустодиева - лубочно-яркий символ, шагающий, как Гулливер, над улицами и толпами, и Репина – с реалистической точностью выписанный бандит, обирающий ребенка...
Сегодняшнее искусство кажется более монолитным, если судить по 7-й Московской международной биеннале в той же «Новой Третьяковке» на Крымском валу. Впрочем, единство объясняет и техно-экологическая тема: биеннале названа «Заоблачные леса» и похожа на лабиринт, где из темных комнат с разного рода видеофильмами изредка «выныриваешь» на свет, чтобы рассмотреть серии фото, причудливые инсталляции и редкую живописную работу (Виноградова с Дубоссарским например). Среди полусотни участников из 24 стран мира есть знаменитости (Элафур Олаффсон, Мэтью Барни, Бьорк, чьи музыкальные видео, показанные недавно в Нью-Йорке, в МоМА, демонстрируют в отдельном зале двадцатиминутными сеансами) и девять художников и групп из России. Все так или иначе исследуют современные технологии и их воздействие на нас и нашу жизнь. Курировать биеннале пригласили Юко Хасегаву, арт-директора музея современного искусства Токио, которая объясняет, что собрала «художников, которые благодаря новым технологиям могут путешествовать и меняться... Они работают с тем, как зритель видит мир вокруг, — и меняют его. Тем самым художники доказывают, как важно творчество для того, чтобы создавать новую среду для жизни...».
В поисках «новой среды» вся Москва устремилась в «Гараж», на ретроспективу прославленного японского мастера Такаси Мураками. Первая в России, она не слишком отличается от той, что была в 2008 году в Бруклинском музее, разве что более компактна и кажется еще более пестрой и яркой по краскам. Дабы объяснить непривычную эстетику художника, его любовь к самокопированию и персонажам японских комиксов, эстетику «суперфлэт» (двухмерность, отсутствие перспективы) и смешение «высокого» и «низкого», а также приоткрыть завесу над его рабочим процессом, кураторы добавили зал традиционной японской гравюры и живописи из собрания ГМПИ им. Пушкина и десяток экранов, на которых демонстрируются японские анимационные фильмы, и вдобавок воссоздали огромную студию художника – с ведрами красок, столами, компьютерами, ящиками, полками.
Еще один московский блокбастер – ретроспектива Хаима Сутина (1893–1943), тоже первая в России, подготовленная в тесном партнерстве с парижскими Musée d’Orsay и Musée de l’Orangerie (в последнем – особенно много работ Сутина). Уроженец местечка Смиловичи, поучившись живописи в Вильнюсе, отправился, как многие его молодые коллеги, в Париж, нищенствовал, дружил с Модильяни и обрел финансовый успех и славу благодаря неожиданному покровительству американского коллекционера-эксцентрика Альберта Барнса. Тот купил в 1923 году 52 работы Сутина, которые выставил сначала в Париже, потом в Филадельфии (в общей сложности при жизни было устроено 30 его выставок!), и имя Сутина стали упоминать в одном ряду с Пикассо и Матиссом.
Его считают предтечей Де Кунинга и Поллока, его натюрморты вдохновили Фрэнсиса Бэкона, и, иллюстрируя этот факт, выставка включает и картины Бэкона, Франка Ауэрбаха и Марка Ротко, как и нескольких старых мастеров, в свою очередь повлиявших на Сутина. Всего больше 60 работ: портреты, натюрморты, пейзажи...
Другой пример тесных европейских связей музея – выставка рисунков Густава Климта и Эгона Шиле из венского музея «Альбертина». Она проходит в переданном музею здании, где сначала размещался Музей личных коллекций, а с 2006 года - все собрание европейского искусства XIX и XX веков. Теперь это Галерея искусства стран Европы и Америки XIX–XX веков, куда надо покупать отдельный билет. Новое пространство позволило лучше и подробней разместить известную коллекцию, особенно шедевры импрессионистской и постимпрессионистской живописи. Заодно, увы, замечаешь, насколько скудно представлено в музее европейское искусство постреволюционного времени, то есть того периода, который экспроприированные частные коллекции уже не покрывали, а про собственные покупки не могло быть и речи – ни по материальным, ни по цензурным соображениям (если что-то и приобреталось – чаще всего как результат обмена, пока существовал Музей современного искусства), однако с середины 30-х и это было остановлено. Вот и сияют в качестве лучших образцов живописи второй половины XX века два полотна Ренато Гуттузо да подаренный Рокуэлл Кент.
Компенсируя пробелы, музей начал договариваться и с американскими музеями: Getty Center (в сфере реставрации и образовательных программ) и LACMA (современное искусство). Впрочем, согласно статистике, дела и так идут хорошо: в 2017-м его посетили 1,2 млн человек, и музей уже сам зарабатывает почти половину собственного бюджета. Первой в России ретроспективы удостоился не только парижанин Сутин, но и житель Нью-Йорка (с 1975 г.) Александр Косолапов – один из пионеров соц-арта, который, подобно своим коллегам Леониду Сокову, Комару и Меламиду и другим, продолжал и в Америке, вдохновленный свободой и новой информацией, свой саркастический анализ идеологических и визуальных клише, засоряющих человеческое сознание. Музей современного искусства собрал и виртуозно разместил в одном из своих помещений (старый московский особняк на Гоголевском бульваре) десятки картин, скульптур, фотографий и инсталляций – от классических «Malevich sold here» и «Ленин и Кока-кола» до остроумнейшего «Революционного фарфора» и восхитительного в своем озорном энтузиазме перформанса 1970-х «Ленин в Нью-Йорке», сохраненного на пленке. Куратор Картер Рэтклифф написал толковый комментарий. В последнем зале, на фоне неосуществленной инсталляции на Таймс-сквер идет рассказ самого Косолапова. Судя по молодой толпе, исправно заполняющей залы, россиянам ирония Косолапова близка и понятна. Эту выставку и в Нью-Йорке не мешало бы показать.
