Профессора Иерусалимского университета Мартина ван Кревелда я знаю много лет. Он один из самых оригинально мыслящих военных историков современности. Либерал до мозга костей, ван Кревелд чудесным образом сочетает свою каноническую левизну с абсолютно неполиткорректной оппозицией феминизму, особенно в том, что касается негативного влияния радикальных феминисток на вооруженные силы.
Мартин ван Кревелд – автор монументального труда «Трансформация войны», включеннного (наряду с рядом других его работ) в список обязательной литературы для учащихся Академии сухопутных войск США. Хотя и не марксист, ученый твердо верит в тезис об отмирании государства и приводит в его обоснование доводы экономические, социальные и военные. Аргументы эти не поколебали ни замедление глобализации, ни бурная гипертрофия государства, начавшаяся в ответ на финансово-экономический кризис 2008-2009 годов. «Это только остановка в пути, - утверждает ван Кревелд, - а, кроме того, приход Трампа свидетельствует, что очень многие деятели мирового бизнес-сообщества хотят существенно сократить госаппарат, так как сомневаются в адекватности того, как он справился с кризисом».
В настоящей беседе затронуты лишь военные аспекты теории ван Кревелда.
Мартин ван Кревелд:
- Одна из основных функций каждого государства – защищать собственное население от агрессии других государств, а также воевать за укрепление своего влияния в мире. С осуществлением военной функции государства связан рост бюрократии и налогообложения, появление на свет такого института, как центральный банк, технический прогресс и, не в последнюю очередь, феномен патриотизма.
Так обстояло дело до наступления атомной эры, с тех пор эта функция неуклонно угасает. Поначалу могло казаться, что атомная энергия многократно умножила военный потенциал государства, однако по мере увеличения мощности и количества атомных боеприпасов становилось все очевиднее, что атомное оружие невозможно подчинить рациональным военным целям. Крупные вооруженные конфликты между ведущими державами отошли в прошлое. Именно атомное оружие делает войну между странами, им обладающими, невозможной, а не наличие в них «макдональдсов», в чем уверяет нас американский журналист Томас Фридман.
Евгений Аронов:
- Массовое и безадресное уничтожение, отличающее атомное оружие и объясняющее его непригодность к применению в межгосударственных конфликтах, одновременно делает его идеальным оружием для террористов. Но о террористах ниже.
М.В.К.:
- Обратите внимание: за весь период после Второй мировой войны ядерные державы не вступили ни в одно прямое вооруженное столкновение между собой и, в общем-то, ни разу не были по-настоящему даже близки к этому, несмотря на конфронтации в Европе, в Карибском бассейне и на Ближнем Востоке. И несмотря на то, что США долгое время имели огромный перевес над СССР в средствах доставки ядерного оружия. Все войны после 1945 г. были либо гражданскими, либо между малыми неядерными странами, либо между ними и странами – обладателями ядерного оружия, существованию которых первые нисколько не угрожали.
Е.А.:
- Перейдем теперь ко второй части вашего тезиса об ослаблении военной функции государства: его неспособность в должной мере защитить гражданское население от опасности, исходящей от субнациональных игроков.
М.В.К.:
- Армии передовых держав оказываются не в силах побеждать в кампаниях, в которых им противостоят повстанцы и террористы и которых они, казалось бы, благодаря своему техническому превосходству должны были бы уничтожить элементарно.
Е.А.:
- Почему, анализируя борьбу регулярных армий с субнациональными движениями, повстанцами и террористами, вы начинаете с 40-х годов прошлого века, почему не углубляетесь дальше в историю, когда регулярные армии довольно-таки легко расправлялись со всякого рода мятежниками?
М.В.К.:
- Переломный момент в истории конфликтов малой интенсивности произошел, на мой взгляд, в апреле 1940 года, после вторжения немецкой армии в Югославию. Германия за всю войну так и не смогла усмирить югославских партизан, и причина этого заключалась, разумеется, не в либеральности вермахта, гестапо и СС.
Е.А.:
- А в чем же?
М.В.К.:
- У меня нет окончательного ответа на этот вопрос. Может быть, разгадка кроется в том, что современные армии сделали ставку на качество, а не на количество, на механизацию, а не на пехоту; они ориентированы скорее на стремительный разгром подобных себе вооруженных формирований, нежели на долговременную оккупацию. Долговременная оккупация предполагает защиту лояльного тебе населения и планомерное, последовательное истребление нелояльной его части. Современные армии, за исключением, может быть, сирийской, не способны на такую неспешную, хладнокровную жестокость. Они не столько занимают территорию, сколько проносятся по ней, они не оккупационные хотя бы просто в силу своей малочисленности.
Е.А.:
- Количественное соотношение между армейскими частями и населением, в гуще которого прячутся террористы, явно не в пользу первых. Кроме того, деморализующее влияние, которое оказывают карательные противоповстанческие операции на регулярные армии, неизбежно, по мнению ван Кревелда, ведет к их поражению в войнах малой интенсивности. Мой собеседник любит повторять слова древнего китайского стратега Сунь-цзы: «Сильный, воюющий со слабым, если он не побеждает быстро, сам со временем становится слабым». Или: «Меч, опущенный в воду, ржавеет». Хотя он, конечно, признает, что не все мечи ржавеют с одинаковой скоростью...
М.В.К.:
- Так было в Индии, Алжире и во Вьетнаме. А также в Афганистане, Ираке и на Западном берегу Иордана. В отличие от приверженцев realpolitik, я в своем анализе вооруженных конфликтов придаю большое значение нравственному фактору, и из этого делаю вывод, что подавляющая сила и правота – понятия несовместимые: сильный в борьбе со слабым не может быть праведным, а посему, в перспективе, сам обречен на слабость и поражение.
Е.А.:
- Если взять, например, силовые операции, которые Израиль эпизодически осуществляет на Западном берегу и в Газе, то я вовсе не уверен, что силы сторон следует мерить стандартными военными критериями. Это скорее тотальная война одного общества с другим, и перевес в ней израильтян над палестинским, если он вообще существует, далеко не столь очевиден, как техническое превосходство израильской армии над «ХАМАС».
М.В.К.:
- Войны малой интенсивности парадоксальны: сильная сторона в них должна подавлять в себе естественное желание использовать свой перевес в огневой мощи, чтобы свести к минимуму жертвы среди гражданского населения.
Е.А.:
- Как бы то ни было, вас не смущает тот факт, что во всех перечисленных конфликтах, за исключением, пожалуй, только Индии, субнациональная сторона получала мощную помощь из-за границы, так что, фактически, это не были в чистом виде поединки между регулярными и неконвенциональными формированиями?
М.В.К.:
- Это, по большому счету, ходульная отговорка проигравших. Будь помощь извне меньше, может быть, эти войны растянулись бы на более длительный срок, но исход был бы тем же самым. Решающий фактор в этих конфликтах не материальный (регулярные армии неизменно наносят неконвенциональному противнику более тяжелый урон, чем несут сами), а психологический, и имя ему – деморализация сильного. Деморализация может начаться с солдат, с командного состава, с политиков или с общества и его интеллектуальной элиты. Но на каком бы участке исходно ни возникла деморализация, все они взаимосвязаны и все они рано или поздно оказываются пораженными ею. Поэтому ржавение меча – это только вопрос времени!
P.S. "Русские воюют на Северном Кавказе вот уже скоро два века, а окончательно победить горцев все не могут". Мартин ван Кревелд.
