Жизнь не по лжи
Он родился не так, как обычно бывает - беременность матери длилась 10 месяцев. Отец был известный виолончелист, ученик Пабло Казальса, мать - яркая пианистка. Первые уроки Слава получил с матерью и отцом. В Московской консерватории его профессором был дядя виолончелист Семён Козолупов. Первую золотую медаль Ростропович выиграл в 17 лет на Всесоюзном конкурсе, затем в Праге и Будапеште. В 23 года он получил звание лауреата Сталинской премии и стал профессором. Казалось бы, о чем ещё можно мечтать, чего ещё не хватает в жизни. Ранняя мировая слава, высшие награды, лучшие исполнительские сцены, множество друзей и поклонников.
Но Ростропович пошёл на конфликт с властями, прекрасно понимая, к чему это приведёт. Когда он был студентом, подверглись уничтожающей критике Дмитрий Шостакович и Сергей Прокофьев. Ростропович поддержал гонимых композиторов. Он устроил демонстрацию во время концерта против советского вторжения в Чехословакию, приютил Солженицына в трудный для него период, дал ему возможность работать. Ростроповича лишили зарубежных гастролей и ограничили выступления в своей стране. Арестовать его власти не решились; он с женой и детьми покинул страну.
Когда рухнула Берлинская стена, Ростропович играл на ее руинах. Он прилетел без визы в Москву во время путча, чтобы поддержать демократию. Он собирал деньги для больниц в Москве и Санкт- Петербурге, спонсировал лечение российских детей в США и Европе, организовал концерты, сборы от которых шли на помощь жертвам гражданских войн и катастроф, таких как Чернобыль и цунами в Азии.
Сахаровский фестиваль
Среди друзей и знакомых Ростроповича я занимал скромное место, заходил в артистическую после концерта, бывал на его даче, в застольях я не участвовал. Когда появились возможности заниматься культурными проектами, не спрашивая разрешения ЦК и Минкульта, я предложил Виталию Игнатенко, главному редактору “Нового времени", в котором часто публиковался, создать ассоциацию русского культурного зарубежья и попросил Ростроповича ее возглавить.
Слава охотно включился в организацию Сахаровского фестиваля. К Сахарову он относился с высоким уважением. На концерте, посвящённом памяти Андрея Дмитриевича, он сказал, что очень горд тем, что с годами становится все более на него похожим. По темпераменту, стилю жизни они были совсем разными, но внешнее сходство было очевидным, к тому же, хоть оба не евреи, сильно картавили и подвергавшись антисемитским нападкам.
Поначалу фестиваль проводился в Нижнем Новгороде, где Сахаров провёл несколько лет в ссылке. Я предложил Владимиру Панченко, президенту Госконцерта, организовать его в зарубежных странах. Он сразу же включился в работу. Я познакомил с проектом президента Международной организации биополитики Агнию Арванидис, она предложила провести фестиваль в Греции, родине демократии, и обещала богатых спонсоров. Нужно было заручиться согласием Елены Боннэр. Жена Андрея Дмитриевича никогда не отличалась легким нравом, настороженно относилась ко всякого рода, по ее словам, "проходимцам", пытающимся “примазаться". Она обрадовалась, узнав, что президентом фестиваля будет Ростропович, и согласилась приехать в Афины.
Вскоре у Славы было выступление в Афинах. Я прилетел в Грецию и вместе с Агнией мы встретились со Славой в его гостинице. Слава вышел к нам с крохотной собакой на руках, в других комнатах мелькала какая-то молодая барышня, представлена она не была. Слава писал и звонил, объясняя знаменитостям, почему фестиваль так важен. Кроме музыкальных программ были академические слушания, в которых участвовали десятки ученых, литераторов, художников, религиозных деятелей. Гала-концерт состоялся в июле 1994 г. в античном театре Герода Аттика в Афинах. Славу и Боннэр встретили долгой овацией. Боннэр говорила о судьбе диссидентов, назвала особо Ростроповича и Темирканова; Слава - о наследии Сахарова и наших обязательствах продолжить его дело. Просматривая толстый том материалов о фестивале, я обнаружил, что моя речь была самой длинной; Слава похвалил, а Боннэр не отругала, что было комплиментом. Программа включала произведения Вагнера, Шопена, Сен-Санса, Чайковского, Слава исполнял “Вариации рококо”, дирижировал Юрий Темирканов. Фестиваль отразил время больших ожиданий и надёжд. Слава говорил со слезами на глазах, что и мечтать не мог дожить до такого времени.
После концерта греческий судовладелец устроил грандиозный банкет. Слава был счастлив, обнимался и целовался со знакомыми и незнакомыми, пил со всеми безостановочно, но не пьянел; сколько он может выпить и когда он спит, всегда было загадкой. Часа в три ночи он сообщал оставшимся, что у него трагедия - возлюбленная его покинула, но это не была Вишневская, спутница до конца его жизни. Впрочем, Слава вскоре утешился.
Мне Афины запомнились особо. Я уже уехал из Москвы в Нью-Йорк, это был мой последний опыт такого масштаба. Слава попросил “не в службу, а в дружбу” помочь донести до гостиницы его подарки. Нагрузили две большие бумажные сумки; мне было не по пути, но отказать не мог. Слава оживленно говорил с поклонниками, я плелся со своей ношей далеко позади. Вдруг пакет порвался, все высыпалось, Слава заорал: "Леня, я просил же, осторожнее!" Как он мог услышать и понять, что случилось, в городском шуме, увлечённый разговором, после бессонной ночи и всего выпитого?
Другой случай. На фестиваль приехали из России, как он их представил, его друзья, какие-то мордовороты из новобогачей, думаю, спонсоры какого-то Славиного проекта. И Слава опять же “не в службу, а в дружбу" попросил взять его лимузин и привезти их жён из гостиницы, дал мне адрес, записанный на бумажке. Отказываться я не стал, но отдал бумажку шофёру. Через полчаса прибежал разгневанный Слава - шофёр не нашёл жен. Слава сел в машину и сам поехал на розыски. Приехал торжествующий, с задачей он справился, обиды на меня не держал. Мне трудно было понять, почему Слава обращается ко мне с такими просьбами, я не был близким другом, вокруг было полно людей, которые сочли бы за счастье выполнить его поручение. Думаю, Слава, как и положено гению, считал, что мир специально для него обустроен, и он платит за то миру своим талантом. Ещё вопрос, кто кому должен.
Еще один эпизод. В Париж отправилась моя приятельница, Тамара, известная модель, жена продюсера Леонида Сорочана, организатора наших проектов по связи с русским культурным зарубежьем. Я попросил ее передать Славе документы по фестивалю. Тамара привезла Славину просьбу - найти подходящее место для публикации его статьи "К вопросу о перетаскивании трупов". Грустный рассказ о том, как Слава пытался перезахоронить отца, но с советскими бюрократами было невозможно договориться. Я пошел к Виталию Коротичу в "Огонек", в ту пору самый читаемый журнал. Коротич подпрыгнул от восторга: "В номер, Славу на обложку". Но несколько номеров вышло, статья не появлялась. Стало ясно - Слава горько перечислял свои и Галины Вишневской обиды на элиту Большого театра, а с ними Коротичу не хотелось портить отношения. Другие редакторы ведущих изданий тоже отказались. Саша Глезер, редактор "Курьера", напечатал сразу же. Я послал еженедельник Славе, но при встрече он сетовал, что издание маленькое, объяснить ему реальную подоплеку я не мог.
Музыканты в политике
Помню случай, когда Слава решил со мной поделиться личными переживаниями, и было понятно, что для него это серьезный и больной вопрос. Музыковед Леонид Гаккель опубликовал в "Известиях" статью "Музыканты, подальше от властей". Автор скептически оценивал политическую активность Спивакова, Башмета и Ростроповича. Идея статьи - занимайтесь своим делом, а не партийным или антипартийным служением. Слава относился к Гаккелю с большим уважением, но свою позицию ратоборца не собирался пересматривать. Он долго объяснял мне, почему не может оставаться в стороне, почему его участие в переменах так важно в российских условиях. Не знаю, имел ли Слава ввиду, что я напишу о его позиции и мотивах, но я думаю, что участие мастеров культуры в нынешней политике высокому искусству и личности художника противопоказано. Недавно после концерта Гидона Кремера, который никогда не упустит возможности высказать свои взгляды на мироустройство, мы говорили об этом с профессором Соломоном Волковым, знатоком отношений культуры и политики. Его мнение – сегодня многие музыканты чрезмерно погружены в социальное противоборство.
Гергиев, Мацуев, Башмет, Кисин, Кремер, Аркадьев на виду не только как блестящие музыканты, но и как политические активисты. Это не только российский феномен. Вспомним Тосканини, Стерна, Боренбойма, Мазура, список можно долго продолжать. Ныне в башне из слоновьей кости обитают немногие знаменитости, кипят страсти, и не всегда понятно, где идеи, а где пиар.
Интересно, что виолончелисты особенно заметны диссидентством. Пабло Казальс был сторонником республиканского правительства и уехал из Испании, когда Франко захватил власть. В изгнании он активно выступал против фашизма. Журнал "Слейт" опубликовал статью "Революционеры со смычками" - о виолончелистах из разных стран, конфликтовавших с властями. Центральное место уделено Ростроповичу.
В последний раз я встречался с Ростроповичем в Нью-Йорке после концерта в Карнеги-холле, я передал ему фотографии с того времени, когда Слава прилетел в Москву, чтобы поддержать сопротивление путчу. Слава их долго разглядывал со слезами на глазах. Я не увидел в нем былой энергии и жизнелюбия, наверное, он был уже тяжело болен. Будучи неизлечимо больным, в последнем телеинтервью он говорил, что умирает счастливым, поскольку его страна, Россия, свободна.
Невольно подумалось: что бы сказал Слава сегодня - и о России, и о США, стране, его принявшей?
