Писатель с мировым именем, известный нелюдим, ну не такой оголтелый, как Сэлинджер, но все же получить у него интервью было крайне сложно, практически невозможно.
Но мне повезло. У меня оказалась личная ниточка к мэтру через милейшую и добрейшую Пегги Коулман, энтузиастку русской культуры и всего русского. Она работала в Бостоне, а жила (и живет) неподалеку, в массачусетском Манчестере. Пегги была знакома с Апдайком, который жил в двадцати минутах езды от Манчестера, в городке Беверли-Фармз.
Но ее заветной рекомендации предшествовала артиллерийская подготовка с моей стороны. На бланке газеты «Новое русское слово», куда я годом раньше, в 95-м, поступил работать практически сразу после переезда из Москвы в Америку, я одно за другим написал три письма Апдайку. На первое он не ответил. В ответ на второе прислал открытку, объясняющую, почему он не дает инервью. «Это, - писал он, - непреложный факт, что интервью забирает много энергии у писателя и вторгается в его личный мир, а в конце у него не остается ничего, кроме ощущения, что он что-то много наболтал лишнего».
Пришлось выложиться в третьем письме. Дорогой господин Апдайк, писал я, ваши «Кентавр», «Ферма», «Давай поженимся», романы о кролике Ангстроме (начиная с «Кролик, беги») переведены на русский язык, и ими в 60-80-е годы зачитывалась вся интеллигенция бывшего СССР. И так далее, намазывая комплименты в три слоя. Всего один час вашего драгоценного времени, ну пожалуйста!
Джон Апдайк в условленное время приехал в дом Пегги, где его уже поджидали я и бостонский фотограф Валерий Спитковский, с которым мы потом крепко сдружились. Пегги и ее муж выставили на стол большую, ароматную дыню.
...Спустя время это обстоятельное интервью вышло в газете. Я был горд. Это, наверное, единственное большое интервью Апдайка русскоязычному журналисту (если я не прав, поправьте меня).
...Я позвонил Пегги. Как хорошо, она жива-здорова. Ты помнишь, сказал я, наш визит к тебе двадцать лет назад - Апдайка, Валерия, меня и наше дружное поедание дыни? Конечно, помню, заверила меня Пегги. Увы, много воды утекло. Апдайк умер в 2009 году. Не стало Валерия. А в прошлом году умер муж Пегги.
А интервью – вот оно. Листаю пожелтевшие слегка страницы газеты, тоже умершей, кстати. Тогда, в 96-м, я из-за вечной спешки не сбросил текст на дискетку (тогда, помните, были в ходу такие смешные квадратики с мизерной памятью). Похоже, текста нет в электронном виде, в мировом Интернете, только в подшивках «НРС».
Перечитал свою беседу с Апдайком. Группа «Роллинг стоунз» в одной из своих давних песен пела: «кому нужна вчерашняя газета?». Вы знаете, иногда бывает нужна, и вполне даже злободневна даже спустя двадцать лет. Вот эти нетленные кусочки.
- Есть писатели, которые рассматривают процесс творчества как наслаждение, другие - как пытку. А вы?
- Пытка – это сильно сказано, но в какие-то дни действительно ощущаешь, что работа неблагодарная. Мгновения удовольствия посещают в самом начале, когда думаешь об идее, вынашиваешь концепцию. Другой приятный момент – завершение, когда ты видишь книгу в печати или уже свежеиспеченную, в обложке. Между двумя этими экстатическими, счастливыми моментами – некое блуждание в тумане, когда ты заставляешь себя трудиться, подталкиваешь, уговариваешь. Внушаешь себе: я выбрал эту профессию сам, никто не заставлял. Но погружаться в самоедство не следует. Я знаю многих писателей, мужчин и женщин, настолько самокритичных, что они душили на корню многие свои замыслы, беспощадно расправлялись с зачатками идей. Я по натуре более простодушен. Я пишу, а уже потом, когда книга выходит, могу себе позволить самокритику. Нужно себя подбадривать, воодушевлять. Двигаться вперед, а не сшибать себя с ног.
- В эпилоге «Кентавра» Хирон возносится на небеса в виде Стрельца. «Здесь, в Зодиаке, то восходя, то исчезая за горизонтом, он участвует в свершении наших судеб...». Вы и сегодня верите, что звезды управляют людьми?
- Мне нужно перечитать... Нет, вспомнил (смеется). Я, конечно, не астролог, но «Кентавр» вдохновлен греческой мифологией. Все теологические воззрения видят в небесах абсолют. Да, я верю в то, что написал. Звезды предсказывают наше будущее. Люди верят в звезды, ищут участия надмирных сил и не хотят признать, насколько звезды безразличны к конкретной судьбе каждого из нас.
- Ваш главный герой – средний американец. Неплохо укорененный в жизни, прилично зарабатывающий. Но духовно он глубоко несчастлив. Ему зябко, дискомфортно, неуютно. В чем же, если суммировать, главная драма Америки, заставляющая страдать Кролика Ангстрома и других ваших героев?
- Материальное благополучие и одновременная утрата духовных ценностей. Наука даровала нам много благ, свободу от многих болезней, быстрый транспорт, облегчение в труде. Но утрачено старое представление о человеке как о центре Вселенной. Мой типичный герой ощущает пустоту. Возьмите того же Кролика Ангстрома: он ощущает потребность в духовных ориентирах и не перестает их искать. Люди сегодня духовно голодны, мне кажется. И испуганы. Чем? Перспективой встречи с вечностью, неумолимой и осознаваемой в тот момент, как человек начинает жить. Ты просыпаешься утром, надеваешь на лицо улыбку, но постоянно осознаешь бренность бытия.
- Что для вас свобода? Можно ли в сегодняшнем мире ощущать себя свободным?
- Все относительно, и потому не может быть абсолютно свободного человека. Наше тело очень требовательно, от него нет спасения. Любое общество в той или иной степени требовательно. Свобода – это осознание себя свободным. Свобода – это когда тебе не нужно таскать с собой удостоверение личности и предупреждать власти, что ты намерен переехать в другой город. Для автора, художника важно право говорить что думаешь. И не бояться, что кто-то посадит тебя за это в тюрьму. Я думаю, США останутся свободной страной, пока государство и граждане продолжают выполнять социальный контракт между собой, а мы добровольно жертвуем толикой личной свободы в обмен на определенные преимущества.
- В самой первой вашей книге «Ярмарка в богадельне» поражает воображение картина будущего золотого века, начертанная одним из героев. Он клянется, что у наших детей и внуков будет всего много-много и все мы будем счастливы. Хронологически это время наступило, а золотым веком и не пахнет. Что же, идеал всегда будет недостижим для человечества?
- Мой герой – визионер левого толка, такой скромный Ленин местного масштаба. Таким он видел будущее, и, вы знаете, оно в чем-то сбылось. Люди лучше питаются, живут дольше, чувствуют себя в большей безопасности. Но людям не суждено жить в раю. Они слишком злы, слишком упрямы, слишком эгоистичны. Реальная картина будущего может оказаться очень мрачной. Люди, размножающиеся как полчища крыс, убивающие друг друга за место под солнцем. Но идея золотого века остается очень привлекательной.
- Любовь – и плотская, и духовная – занимает важное место в ваших произведениях. Как бы вы сформулировали вашу концепцию любви?
- Вопрос... В английском языке любовь – love, а, скажем, в греческом и других языках есть несколько слов, обозначающих разные виды любви. Есть любовь к ребенку, к маленькому, шелковистому, теплому существу. Есть сексуальный зов, который в хиппистском смысле определяет всю нашу жизнь и окрашивает любовь. Это горячее, дикое чувство, близкое к насилию, оно требует обновления, острых ощущений. Есть особые виды любви. Представьте влюбленных в птиц. Они встают рано утром, идут в лес и слушают часами пение птиц как зачарованные. Но все же главенствующим чувством остается нежность, дружественность, желание, чтобы тебя приласкали. Любовь – нормальное состояние человека, любовь правит миром.
- Что вы думаете о классической русской литературе?
- Очень люблю Набокова. Потрясающий писатель. Я читал у него все. Учась в Гарварде, я изучал Льва Толстого и Достоевского, писал курсовые работы об их творчестве. Люблю Тургенева, Чехова, Пушкина. В русском языке есть правдивость, прямота, которой нет в английском, где между словом и читателем всегда есть зазор, какая-то невидимая вуаль.
... Разговор занял не час, а полтора. Пегги нарезала дыню, и мы вежливо, но быстро расхватали увесистые ломти. Дружно просим Апдайка нарисовать автопортрет – ведь он сам в молодости начинал как карикатурист. И, действительно, похож.
