Ничье старичье

Об одинокой старости не принято говорить громко и вслух, а об уходе за стариками - и вовсе шепотом, и как правило, - только гадости. 

Ничье старичье

Как неожиданность - случается услышать что-то хорошее. Старость в Америке, как везде, - дело невеселое, но почти у всех выходцев из бывшего СССР есть бесплатное медицинское обслуживание и сиделки, присматривающие за стариками дома.

В просторечье их именуют «хоматенда» - от английского «хоум» - дом. На них и жалуются. От «что-то съела» до «украла». Опоздала, не пришла, не вовремя позвонила. И в голову не приходит посмотреть на себя в зеркало и задуматься, заслужил ли ты вообще эту благодать - Америку и ее заботу.

Некоторые иногда спохватываются и неумело с акцентом выговаривают «Год блэс Америка». Но чаще - жалуются. Я наблюдаю и стариков, и тех, кто заботится о них. Примеряюсь: доживу ли до того, что буду нуждаться в уходе, или помру раньше. А пока - задаю вопросы.

Официально - узнать, как попасть в Центр дневного пребывания стариков и инвалидов (Day Care Center ) - пара пустяков. А вот узнать изнутри, кто они - те, кто работает там, - мудрено.

Моя собеседница - сотрудник Центра Валентина Харламова просила утаить ее место работы во избежание недоразумений.

- Как работает Day Care Center, как оформить в него старика?

- Это не сложно. При одном условии: вы должны быть малоимущим. Задумывалось все это для бедных американцев, проработавших всю жизнь на свою страну, а досталось эмигрантам. Американец, как правило, зарабатывает столько, что не может при всей бедности попасть в категорию малоимущего. Американцев жаль - они сами должны оплатить себе прислугу, если будут нуждаться в ней. Даже неловко перед ними.

- А «русские»?

- Для них и других малоимущих существует государственная программа - Медикейд. Достаточно позвонить в ближайшее территориальное Агентство по уходу, и координаторы, медсестры сами заполнят всю необходимую документацию. И человек получит помощь. Государственные программы сами регламентируют количество часов, которые надлежит уделить нуждающемуся. Для тех, у кого нет Медикейда, существуют страховые полисы, которые оплачивают уход за человеком. Агентства по уходу могут сами с ними связаться.

Но, признаюсь, не уверена, что это доступно всем желающим. Точно знаю, что существуют другие варианты, кроме ухода на дому. Центры дневного пребывания стариков и инвалидов (Day Care Center) - прекрасное место, где есть медики и социальные работники. Там организована и культурно-развлекательная работа, и образовательные программы - есть классы английского языка, устраиваются концерты, турниры. Я бы хотела, чтобы на склоне лет со мной так носились! Специальный транспорт подбирает вас у дома, привозит в Центр, а вечером везет всех по домам.

- Как вы нашли эту работу?

- Попала я в такой Центр случайно. Заглянула на огонек и обнаружила, что там собралась большая команда бывшей русской, точнее советской, интеллигенции, и решила создать там женский клуб. Народу понравилось, и я ездила туда в течение 6 лет. Было интересно и им и мне. Читала лекции, обсуждала книги и фильмы, делилась опытом. Люди идут с утра в такой “деДсад” с хорошим настроением.

Одеваются нарядно в ожидании интересного времяпрепровождения. А там у них и гимнастика, и игры, прогулки, экскурсии, да всего не перечислить. Это очень важно на старости лет, когда есть куда пойти, с кем поговорить. Дефицит общения - главная проблема для наших стариков. Языка нет, русских соседей нет. И сидят сутками дома перед экраном телевизора, разрываясь между диваном и холодильником. В моем Центре был настоящий интернационал стариков - все национальности - от испанцев до филиппинцев, индусов.

Забота государства вызывает восхищение. И безумно жаль видеть, когда люди не выказывают никакого благодарного отношения к такому “коммунизму”, не заработанному в этой стране. Они капризничают, требуют ресторанного питания, ссорятся, спорят по пустякам. Я как-то провела такую психологическую игру: усадила их всех в кружок и попросила, повернувшись к соседу, улыбнуться ему, сказать что-то приятное.

- И чем это кончилось?

- Не поверите: все плакали. И поняли, что всем одинаково нужно доброе слово. И чужая улыбка, а не косой взгляд. Не знаю, как со стариками решают проблему в других странах, но в этой - я вижу заботу. За одно это - слава Америке! И безумно жалко российских стариков, выброшенных своей страной на помойку.

- Почему вы выбрали работать в таком Центре?

- Комплекс вины, как у многих здесь. Вины перед своими оставленными родителями. Я приехала в Америку с мужем на пару месяцев и осталась навсегда. А в Москве меня ждала старая мать. Хотя у нее был прогрессирующий синдром Альцхаймера и она могла и не помнить, что у нее есть я, но я помнила, что бросила мать. До сих пор, много лет спустя после смерти мамы, я мучаюсь угрызениями совести. Корю себя и пытаюсь представить себе свою старость. Думаю, что таких, как я, много.

Плюс - профессия: в России я была врачом, занималась вопросами социальной медицины, создала в структуре Министерства здравоохранения Центр по защите подростков. Мужу предстояла командировка в США, и ему позволили лететь с женой. Я закрыла свой маленький Центр, уволила замечательных специалистов, соратников по гуманитарной борьбе за наших детей, и до сих пор помню, как было тяжко.

Они работали практически бесплатно - на полставки. А специалисты были высочайшего класса и вели прием подростков, бесплатный и анонимный, и это была великая помощь ребятам, попавшим в тяжелые жизненные и социальные условия. Наши консультации были для них спасением.

Специалисты с трудом выкраивали время и приезжали к нам в Центр помочь подросткам. Правда, к моменту отъезда начались уже глупости - Минздрав, например, дал указание прекратить медико-психологическую помощь детям и заняться педикулезом - в Москве было нашествие вшей. Главный санитарный врач России Онищенко вызвал меня к себе. Там вместе с другими чиновниками от медицины, по “просьбе” советника по семье при президенте России Лаховой, потребовал погасить конфликт между министерскими приказами и группой борцов за права подростков. Всех бросили на борьбу со вшами в то время, когда мои специалисты боролись с детским суицидом. Кстати, слово «вши» произносили, скривившись.

Мы снимали дачу рядом с кооперативом Большого театра, и однажды на лыжной прогулке Родион Щедрин спросил, чем я занимаюсь, а я посетовала на проблему вшивости населения. Щедрин поморщился и строго заметил: «Вы же интеллигентная женщина, как же вы позволяете себе такие слова говорить?»

Министр здравоохранения вызвал меня и Онищенко на Рождество, которое тогда стало модно праздновать, и члены ЦК гурьбой устремились в церковь. Те же, кто приказами заставляли меня заниматься атеистической пропагандой. Увидев меня в приемной, замминистра бросил с укором: “Это из-за вас нас вызвали в Рождество?” И пошел в атаку, заявив, что я должна бороться со вшами, а не увольняться. Я сказала, что хочу работать, а не бороться. Потом советник Президента предложила мне создать новый центр при Институте молодежи, но я уже настроилась на поездку в Нью-Йорк. И нужно было позаботиться о маме. Моя мама, заслуженный учитель России, была преклонного возраста, с потерей памяти - синдромом Альцхеймера. Жила одна на окраине Москвы в хорошей квартирКе, в которой летала черная моль величиной с бабочку.

Потому что мама была диабетик и по рецепту районной поликлиники получала ежемесячно дефицитную тогда гречневую крупу. Съедать она ее не успевала, да и не спешила - предпочитала хранить. «На случай голода или войны», как она говорила. В крупе заводились червячки, из них вылуплялись бабочки. Когда пришлось очищать мамину квартиру, я нашла горы гречневой МУКИ, в которую превратилась крупа. Еще она хранила газеты с важными статьями с 50-х годов. В газетах мама прятала деньги - пенсию, пока ее приносил почтальон. Мама прятала деньги за батарею, в валенки, в посуду, которой не пользовалась с тех пор, как привезла ее из Германии, где работала в посольской школе.

Потом маму стали грабить в районной сберкассе - когда обнаружили, что она может расписаться и уйти, забыв деньги. Ей тогда вообще перестали их выдаватьѕ Я маму навещала. Не часто. И работала много, и жила далеко, но с тяжеленными сумками тащилась к ней через всю Москву. А приехав в следующий раз, находила испорченную еду, протухшие продукты, отложенные “на голод” и, конечно, сердилась. А теперь предстояло оставить ее на пару месяцев. Она сильно сдавала. Колола себе инсулин, не дожимая шприц негнущимися пальцами, - сил не было, или экономила - на случай... войны.

Страшно было то, что она ставила на газ чайник и накрывала его полотенцем. Короче, мама была в плохом состоянии, а мне нужно было лететь к мужу. Я решила поместить мать в надежное заведение, где она могла бы быть под надзором - и медицинским, и бытовым. В Москве это была не просто проблема, а полное отсутствие всяческой возможности найти такое место.

На удачу, рядом с маминым домом, я нашла пансионат - многоэтажку, стоящую, как раскрытая книга, на канале Москвы-реки. Я выяснила, что это пансионат для жителей Москвы, но только ветеранов культуры. Комнаты там были на двоих с лоджией. Учителя, даже заслуженные, как мама, в эту категорию не входили. Там, например, жила и умерла Лидия Русланова. Я сходила к главному врачу.

Это была замечательная женщина, фронтовик. Потому там был порядок и не воровали. За пациентами - хороший уход, внимание. Мне там очень понравилось, но, увы, это место было не для всех. Я пошла в Минздрав. Сказала, что еду в Японию с докладом о наших успехах в решении социальных проблем, а сама - нуждаюсь в социальной помощи. Я была приглашена на Всемирный Конгресс, с лекцией о своей работе с подростками. Среди 100 стран участников и тысячи представителей разных континентов я была одна из России. Мне дали разрешение на пребывание мамы в элитном заведении сроком на месяц. Выяснилось, что для помещения пациента в этот пансионат нужна сотня справок. Что у претендента нет туберкулеза, сифилиса, что она не хулиганка, не привлекалась и так далее. Чтобы собрать все справки, нужен был месяц, а у меня его не было. В маминой маленькой поликлинике, где нужно было получить справки, я встретила главного врача крохотной подмосковной больницы, - чудного пожилого мужчину, который предложил мне помощь: нужно было поместить маму к нему в стационар на 10 дней и он, вызвав всех специалистов, все сделает.

Я нашла сердобольных друзей, они отвезли мать в деревенскую больницу. То, что я увидела, впечатано в мозг навсегда. В лесу, в 3 км от прекрасного шоссе, ведущего в международный аэропорт “Шереметьево”, стоял небольшой двухэтажный деревянный сруб, покосившийся и ветхий, над дверью которого была тусклая вывеска:”Городская больница г. Химки». Рядом был колодец, и на веревках висели портки и простыни. Похолодев, я вошла внутрь. Облезлые стены, ободранный линолеум.

На покосившихся дверях надписи “Процедурная”, “Медсестра”, “Главврач”. И запах карболки. У меня сохранились фото, которые я сделала в этом аду. Правда, было чистенько. Маму провели в палату. Это была комната метров 15, где стояли вплотную 7-8 железных кроватей с рваненьким, но чистым бельем. И столько же низких тумбочек. Лежали там деревенские старушки. К маме подошли 3-4 приветливые бабульки. Остальные лежали в забытьи, стонали с жуткими лицами и ввалившимися ртами.

На клеенке. В комнате стоял «туалет» - фанерный старый стул, покрашенный в зеленый цвет, в сиденьи которого была вырезана круглая дырка. Под стулом, прямо под дыркой стояло ведро. Нам показали свободную койку. Я в полном шоке лихорадочно думала:”Только неделя”. Мама опустилась на эту свободную низкую кровать и заплакала. “Это дом престарелых?” - тихо, без эмоций спросила она. Я, глотая слезы, стала горячо убеждать её, что это только на неделю. Мама, стараясь меня успокоить, сказала обреченно: “Ничего, ничего”. Но она не верила мне. Как и все окружающие - и пациенты, и сотрудники.

В этом доме жили 24 выброшенных на помойку старика. Внизу - женщины, на втором этаже - мужчины. У кого-то сгорел дом, кто-то был одинок, кто-то слишком долго болел, остальных сдали дети или родственники. Жили старики там годами - до смерти. Больница была на бюджете Минздрава, того самого, замминистра которого предлагал мне бороться с системой.

Бюджет был нищенский, на несколько сотрудников всего. Кстати, все они были энтузиасты. Работать в такой больнице было и физически и психологически тяжело. Копеечная зарплата, украсть нечего. Еда у пациентов - минимальна, чтобы не умерли с голоду. Стирали белье и исподнее лежачих вручную. Сушили на веревках на улице. Я оставила маму там и потеряла сон.

Было лето, я жила на даче с внуком. Мне нужно было готовить доклад на 40 минут перед тысячной аудиторией на внятном английском. В пять утра я оставляла внука на попечение подруги, которая сидела с внучкой, ехала на электричке, потом на метро, потом на сельском автобусе. С сумками, полными еды и фруктов для маминых соседок по палате, тащилась пешком 3 км до этого кошмара. Мама была спокойна, пользовалась уважением, привычным в народе по отношению к учительнице, и даже бывала недовольна, что я угощаю всех ее соседок. Помню, одну слепую лежачую старушку я спросила, не хочет ли она банан. А та спросила, что это такое - банан. И недоуменно жевала беззубым ртом душистую мякоть. Вскоре нужные бумаги были собраны, и я привезла маму в двухместную большую комнату элитного пансионата с лоджией. Поселила и улетела в Японию на Конгресс. Оттуда - в Штаты к мужу.

И задержалась. Но за маму я была спокойна. Конечно, маму я больше уже не увидела. Я осталась в Америке. Звонила ей еженедельно, платила за дополнительный уход, пока однажды какая-то медсестра или нянечка грубо не крикнула мне в трубку:”Что вы звоните? Она совсем дурочка, ничего не понимает”. И бросила трубку. Я долго не могла прийти в себя. Но как врач понимала, что все правильно. Мама доживала в хороших, в отличие от тысяч других стариков, условиях. А в Америке после успешного доклада на международном Конгрессе я получила массу лестных предложений. Но у меня не было ни рабочей визы, ни английского.

Муж не хотел играть роль переводчика. Вскоре мы вовсе разошлись, и я пошла работать “хаматендой”, как называют это русские. После должности главного врача, после радио и телепередач, интервью зарубежной прессе, успеха на Конгрессе, я сошла по социальной лестнице вниз. Нашла агентство по уходу и пошла служить с проживанием к старой американке. Она до 70 лет работала в крупной газете, была умна, саркастична. Смеялась над моим английским, и я тут же села заниматься языком. Ее дочь относилась ко мне прекрасно, угадывая мое образование и культурный уровень. За это я ценю Америку - что любой труд здесь уважаем. Нет презрения к работающему человеку, чем бы он ни занимался. Нет у людей комплекса неполноценности, даже когда есть неполноценность. Я не комплексовала. Понимала, что бросила собственную мать там, а тут - фактически ухаживаю за чужой, делаю доброе дело, да еще деньги за это получаю. Это примиряло с чувством вины.

- Может, в России получше стало с заботой о старикахѕ

- Нет. Годы спустя, когда мамы уже не было, я снова приехала в этот ад - по дороге в “Шереметьево”! - в надежде увидеть, что его нет. Увы - все стоит на прежнем месте. И из того же колодца люди таскали воду. А рядом уже высились роскошные дачи, вплотную подступающие к богадельне. В память о маме и из сострадания к этим выброшенным на помойку старикам, нянечкам и врачам, я купила им несколько кресел-туалетов. Моющихся, с крышками. Два телевизора. И уже в Нью-Йорке нашла хороших людей, бизнесменов, которые купили и установили там стиральную и сушильную машину. Помню, когда они позвонили и сказали, что все установлено, и табличку с моим именем повесили, я обливалась слезами всю ночь.

Богатые русские, построив в лесу рядом дома, не посчитали нужным помочь старикамѕ Я могу сказать честно: я не думаю, что дети должны свою жизнь посвящать родителям. И не хочу, чтобы мои дети занимались мною. Конечно, следует выполнить некий долг и обеспечить родителям достойную старость, помощь, уход, лечение. Грех бросать стариков. И в цивилизованных странах социальная помощь работает активно.

Не уверена, что Россия относится к таким странам. То, как в Америке организована эта служба здравоохранения, имеет под собой базу - не только экономическую, но базовый принцип: в Америке человеческая жизнь представляет ценность. Уважение к живой Жизни - это основа культуры. Потому здесь практическая медицина ориентирована на борьбу за жизнь любого индивидуума. Поверьте, мне есть с чем сравнить. Я не раз бывала в госпиталях Нью-Йорка и Нью Джерси - видела все своими глазами.

- Неужели в России другой ориентир?

- К несчастью, я побывала в больнице в России - приехала в прошлом году навестить умирающего зятя. Я имела возможность сравнить рядовой госпиталь в Америке со знаменитым Институтом Склифосовского. Одно слово звучит в голове: «Ужас!» Когда я вернулась к здешним обитателям Day Care Center - своим пациентам, хотелось кричать им в лицо: радуйтесь, что вы живете в цивилизованном мире.

Будьте, наконец, благодарны. Цените то, что у вас есть. Я желаю здешним счастливым старикам благодарно принимать предложенный им коммунизм, ценить то, с каким уважением Америка относится к человеку, поддерживая его в бесполезной для общества старости. Моя мама этого не имела. 

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру