И нам с вами, почтенный мой читатель, предстоит встреча и знакомство с человеком, сумевшим достичь первого, избежав второго и третьего.
Андрей Загданский - украинский и американский режиссер-документалист и продюсер, - прежде чем оказаться в Wikipedia, где он представлен интересными работами в кино, успел окончить кинофакультет Киевского института театрального искусства, снять несколько научно-популярных (а также вовсе не научных, но очень популярных) фильмов, побыть секретарем Союза кинематографистов Украины, эмигрировать в США, стать жителем штата Нью-Джерси и основать независимую киностудию AZ Films, название которой, надеюсь, в расшифровке и переводе не нуждается.
- Ваш отец, Евгений Петрович Загданский - сценарист, один из создателей киевской школы научного кино. Вы сняли о нем фильм «Мой отец Евгений» - памятник человеку, прожившему жизнь достойно, немало в ней повидавшему. Так вы, Андрей Евгеньевич, только любящий сын своего отца или также последователь его школы?
- Боюсь, мой ответ вас озадачит. Ну, разумеется, я любящий сын! Отец был мне очень близок. Но я не назвал бы себя последователем его школы: то, что я делаю, - это что-то другое. Конечно, если основательно поскрести, то какие-то исходные составляющие отыщутся. Как, собственно, в любом кино, в котором есть интеллектуальная составляющая, желание авторов найти в зрителе умного собеседника. В этом плане - да, я последователь школы Загданского. Хотя мой фильм немножко о другом.
- Как отнесся отец к вашему отъезду в Америку?
- Мне казалось, что на этот вопрос есть исчерпывающий, широкий ответ в фильме. А если кратко: мой отъезд оказался для него очень болезненным. Хотя в конечном итоге он понял и принял мое решение. Надеюсь (хотя до конца так никогда и не узнаю), что отец остался в мире с этим решением.
- Вы уехали, потому что было можно или так было нужно? И еще: это насовсем?
- Ну, что такое «насовсем», ни вы, ни я не знаем. Езжу я в Украину часто, и сейчас делаю совместную работу с украинскими партнерами. А на первую часть вопроса отвечу: уехал, потому что мог.
- Когда-то так ответил Билл Клинтон, правда, по другому поводу: «Just because I couldѕ»
- А я смог приехать в Америку и здесь остаться. Меня сюда и раньше приглашали, я приезжал, показывал свои фильмы, выступал с лекциями, пока не понял, что в Киеве уже не могу развиваться как профессионал: 1992 год, все разваливалось, студия, в которой я работал, обанкротилась и практически закрылась, прекратилось всякое финансирование. Документальное кино - не та сфера, о которой думает вновь созданное государство.
Такова была реальность. Почти все мои коллеги, моего возраста ребята, ушли на телевидение. А я не хотел. Меня всегда влекла Америка, привлекал Нью-Йорк. Здесь был соблазн, был интерес, возможность видеть мир с такой замечательной наблюдательной точки, как Нью-Йорк, который я очень люблю.
- Не помню, кто сказал: уехать - значит чуть-чуть умереть...
- Это правда. Для подавляющего числа близких, для друзей, которые остаются в твоем родном городе, ты исчез, как будто немножко умер. И это касается не только личных отношений. Скажу больше: сделав любой серьезный шаг, человек чуть-чуть умирает. Для меня закончить фильм - тоже чуть-чуть умереть. Срастаешься с чем-то, думаешь об этом 24 часа в сутки, потом понимаешь, что думать об этом - бессмысленно и бесперспективно. Каша сварена, больше ничего с ней не сделаешь, выключи огонь, дай остыть.
- Сыну человека, много лет жизни отдавшего кино, трудно бывает пройти мимо «важнейшего из искусств». Хотя вообще-то к профессии люди часто идут двумя путями: один - призвание, другой - путь отцов. Какой из них ваш?
- Мир кино окружал меня с детства и, конечно же, казался абсолютно привлекательным. Это был магнит. Запах пленки, киностудия, друзья родителей - яркие, талантливые люди. Дети это чувствуют. Мой отец сделал все для того, чтобы я выбрал другую профессию. А я настоял на своем. И никогда об этом не жалел.
- У вас, выпускника кинофакультета, диплом режиссера игрового кино, а вы занялись кино документальным. Не сузили себе простор для творчества?
- Мне часто задают этот вопрос. Нет, я не сузил. Жанр, в котором я работаю, - это аристократическая форма кинематографа, она позволяет говорить об очень многом, обладает широкими эстетическими возможностями. Эта форма мне адекватна, является естественным продолжением меня самого.
Мы с ней - едины. Лично я не вижу здесь никаких ограничений. А какие они в документальном кино - то есть, чем документальное кино отличается от игрового, - никто вам хорошо не объяснит, и я тоже не знаю. Скорее, какая-то сумма правил, очерченная в сознании кинематографиста. Скажем, в футболе существует железное правило: нельзя брать мяч в руки, но это правило не сделало для нас футбол менее интересным, менее зрелищным.
- Существует мнение (может, оно и неверное, но я встречал его много раз), будто темы будущих фильмов, особенно документальных, витают в воздухе, только успевай подхватывать. Тут не требуется фантазии, как в художественном кино, нужно просто ухватить горячий, политически востребованный, пусть даже заказной материал. Вам приходилось что-то «подхватывать»?
- Наверное, кто-то именно так работает, не знаю. Фильмы, которые у меня получилось сделать, стали в моей жизни - как судьба, как встреча с человеком. Самое точное определение: они со мной случились! Будь то фильм о художнике Василии Ситникове; или о поэте и издателе антологии русской поэзии «У голубой лагуны» Константине Кузьминском; или фильм «Толкование сновидений» - воображаемый диалог автора с Зигмундом Фрейдом. Все это со мной в разные годы случалось. Лучший для меня способ делать фильм - делать его о том, что будет загадкой, беспокоит, интересует, чего я не до конца понимаю и на что хочу найти ответ.
Конечно, есть события, мимо которых трудно пройти. Когда я снимал фильм о так называемой «оранжевой» революции в Украине в 2004 году, то подходил к событию (несомненно, историческому) не в рамках очевидного, а искал свою собственную интерпретацию, свой ключ к исторической загадке - иначе вообще не стал бы этим заниматься. Поэтому мнение, которое вы только что процитировали, - оно глубоко неверно.
- Да я и сам его не разделяю, а привел лишь для того, чтобы вас спровоцировать на ответ, какой сейчас получил.
- А-а, тогда понятно. Очень часто люди, посмотрев документальный фильм, обсуждают не то, как он сделан и что там сделано, а саму тему: о чем фильм. Печальное обстоятельство, которое во всем, что я делаю, мне хочется преодолеть. Ведь помимо «о чем» существует не менее важное - «как».
- Люди вашей профессии вне творчества не живут, у них даже простой - и тот творческий. Вот вы сейчас в каком состоянии пребываете? Грубо говоря - над чем работаете или не работаете?
- Заканчиваю полнометражную документальную ленту «Вагрич и черный квадрат», это картина о Вагриче Бахчаняне, который сам себя называл художником слова. Читатели вашей газеты, которые постарше, наверняка помнят его рисунки, коллажи и короткие тексты на последней полосе «Литературной газеты» в клубе «12 стульев».
- Чего стоят хотя бы эти шедевры: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», «Вся власть сонетам», «Друг товарищу брат». Жалею, что я не был знаком с их автором.
- Я неплохо знал Вагрича и очень любил. Его нет с нами уже пять лет. Черновой монтаж почти готов, даст Бог, через месяц, через полтора фильм будет закончен. Что дальше - пока не знаю. Есть в голове несколько идей, концепций, и какая из них придет в соединение с реальностью, сказать сейчас не берусь. Но об этом думаю. Творческий процесс (прошу прощения за слово «творческий», оно высокопарно и мне неприятно) - это эскапизм, способ бегства от себя, от обыденности жизни, ее пустоты и глупости в некий иной, иллюзорный мир, созданный по нашим собственным представлениям.
За окном - хаос. А я хотел бы создавать на экране осмысленную, альтернативную контролируемую мною реальность, это меня и стимулирует. Иногда мне кажется, что я делаю фильм для того, чтоб было о чем думать перед сном. Когда засыпаешь - и в этом замечательном пограничном состоянии между реальностью и сном открывается окно, в котором подсознание приходит нам на помощь.
- В этом разница между творчеством и ремесленной поделкой. Но зачем мы все про кино да про кино? Что еще, кроме него, любимого, вы любите? И кому из творцов (ладно уж, можете начать с кого-нибудь из собратьев по искусству) вы способны по-хорошему завидовать?
- Много кому я способен завидовать (смеется). В кино меня восхищают Луис Бунюэль (он - в первую очередь), рядом с ним - Робер Брессон, рядом с ним - Микеланджело Антониони, рядом с ними - Крис Маркер. Это художники, чьи фильмы для меня имеют большое значение. Это вершины. Еще что люблю? Люблю смотреть кино, не только делать. Люблю свою семью - жену Тамару и сына Алексея; люблю друзей, застолье и своего кота Улисса; люблю бывать в музеях; люблю путешествовать...
- Собираюсь задать почти последний и, к моему стыду, банальный вопрос...
- Банальные вопросы - они иногда самые интересные.
- Вы счастливы в своем творчестве? Только не говорите, что на свете счастья нет, а есть покой и воля.
- Вопрос абсолютно не банальный. Не знаю, устроит ли вас мой ответ: делать кино, то есть заниматься тем, что люблю и хочу, - это моя дорога, по которой я преследую свое счастье, in pursuit of happiness, как сказано в американской Декларации Независимости.
- «Всю жизнь меня преследует удача, но ей меня, как видно, не догнать», - писал поэт Анатолий Бережной, приятель младых моих лет. Вас удача догоняла?
- Наверное, да. Хотя могла бы это делать чаще. Но мой путь таков, какой он есть...
- Боясь потревожить ваши чувства украинца, уроженца города Киева, я не решался спросить, как вы относитесь к нынешней ситуации на вашей родине, но спрошу вас как автора фильма «Оранжевая зима»: то, что там происходит сегодня, не есть ли, по-вашему, продолжение событий 10-летней давности?
- Конечно, это продолжение. Десять лет назад, осенью 2004-го, был первый акт, даже пролог, вступление в новую историю Украины. К сожалению, никаких реальных перемен тогда не произошло, и украинская драма накапливала энергию до тех пор, пока не случился взрыв.
Так вышло, что в феврале 2014 года я приехал в Киев как раз во время кровавых событий, был в двух шагах от Майдана, правда, ничего не снимал. Позже в YouTube видел, как люди с деревянными щитами бежали на бойцов «Беркута», которые в них стреляли. Как такое было возможно - никто никогда не сможет объяснить, это нечто выходящее за рамки обыденного сознания.
И всякая попытка со стороны российской пропаганды превратить это в заказное действо, оплаченное якобы ЦРУ или Госдепом, выглядит в моих глазах отвратительно. Вот моя точка зрения на происходящее в Украине. Что до меня лично, то в 1992 году, когда я оттуда уезжал в США, моя украинская идентификация выглядела очень сомнительно: ну, какой я особый украинец?
Да, я родился и жил в Киеве, но всю жизнь говорил по-русски, этнически наполовину еврей, наполовину поляк. Но сейчас чувствую очень сильную эмоциональную связь с Украиной. Вполне украинец. Теперь.
