- Василий, расскажите, пожалуйста, о себе. Где вы родились? Где учились? Ваши пути в науке.
- Я родился и вырос в Киеве. Родители были медики, мама работала научным сотрудником в Институте физиологии. После школы поступил в мединститут. На первом курсе познакомился со знаменитым хирургом, ученым и писателем Николаем Михайловичем Амосовым. С седьмого класса ходил на его публичные лекции, а тут увидел в электричке, подсел и завел разговор. Амосов был директором НИИ сердечно-сосудистой хирургии и академиком, но на работу ездил на электричке, отказался от служебной машины. Мы беседовали о педагогике, которой я тогда увлекался, а он – интересовался, считал учительство важнейшей профессией.
Перед получением диплома я обратился к нему за письмом-запросом для комиссии по распределению. Дрожал – Амосов был человеком легендарным и суровым. Письмо он дал, не задавая вопросов, а когда я пришел к нему в Институт, направил осваивать новые виды диагностики болезней сердца. Потом следил за моей работой над диссертацией, назначил заведующим лабораторией, послал учиться на заочное отделение мехмата в Киевский университет – это было связано с кибернетикой, моделированием интеллекта, личности и общества.
- Когда вы эмигрировали? Какие мотивы?
- Помню, рано утром 19 августа 1991-го года я включил радио и услышал о путче ГКЧП. Тут же позвонил Амосову. После недолгого разговора он сказал: «Уезжай, тут надеяться не на что». Однако путч быстро развалился. Вскоре распался Советский Союз. Наступил момент, когда я не мог слушать киевское радио, выключал через минуту. Все, что говорили, казалось враньем. Учил английский. Наука затормозилась. Наши ученые привозили какие-нибудь подаренные реактивы или фильтры из заграничных поездок, а купить их было не на что.
Приехал я в Нью-Йорк в 1994 году. Разобрался, освоил новую работу, это заняло много времени. И теперь с трудом слушаю уже американское радио – и правые голоса, и левые. Сейчас американские правые, по-моему, врут больше, но и левые хороши. Страна, однако, все выдерживает и движется вперед.
- Ваши увлечения, интересы?
- В науке увлекает стремление понять, разобраться, придумать что-то новое, проверить на опыте. В преподавании – общение, самовыражение, эффективная организация учебной работы, осознание психологии ученика и постоянная импровизация, как на сцене театра. И класс, и лаборатория связаны у меня с любознательностью.
Кроме всего этого, в Киеве я закончил музыкальную школу по классу скрипки, потом – культпросветучилище по классу народных инструментов. Сейчас играю в основном на гитаре, пою, сочиняю песни и стихи, выступаю с концертами в Нью-Йорке. Это тоже серьезная работа. Перед выступлениями волнуюсь даже больше, чем перед занятиями.
В прошлом году у меня вышла книга песен и стихов на русском и английском языках «Двуязычие (Bilingual)». Там есть такие строчки о природе поэтического дара:
«И строка, прозрачная до дна,
зажурчит во тьме, едва видна.»
Пишу я песни и на стихи других поэтов – от Цветаевой и Мандельштама до Ахмадулиной и Вознесенского. Выбираю тексты, которые поражают поэтической силой и имеют внутреннюю мелодию, песенность. Есть у меня соавторы и в Нью-Йорке – поэты Михаил Бриф, Лена Литинская, Лиана Алавердова.
- Как сложилась ваша жизнь в Штатах?
- Приехав, разослал свое резюме, но этим не ограничился. Обошел в Нью-Йорке десятки школ и ВУЗов. Знакомств не было. Было упрямство и, в итоге, удача. В Pace University требовался преподаватель на курс физиологии человека. Занятия начинались через несколько дней. Заведующий попросил меня срочно разработать и представить учебную программу. Посмотрел, что я ему принес, – и послал в книжный магазин выбирать учебник. Пришлось написать текст первых лекций, поскольку мой разговорный язык все же не был на должном уровне. В конце семестра меня пригласили продолжить преподавание. Работал почасовиком в разных колледжах. Потом – на полную ставку. Потом получил бессрочный контракт.
- Ваше открытие в области биологии связано с нанотехнологиями. Не могли бы вы охарактеризовать это направление в современной науке в целом и в вашей области?
«Нано» – это в тысячу раз меньше, чем «микро». В обычном микроскопе можно увидеть микробов – бактерии, например. Вирусы гораздо меньше бактерий, а биологические молекулы, даже самые крупные, гораздо мельче вирусов. В наномире свои законы, довольно странные, как у Алисы в стране чудес. К примеру, луч света может притягивать к себе вирусные частицы, направлять их движение. Нанотехнологии – это сверхминиатюрные технологии, которые используют законы наномира и зачастую дают нам удивительные и неожиданные результаты, материалы и устройства. Нынешние крохотные и вездесущие компьютеры – это ведь тоже наномашины. И в живом организме все базовые процессы идут на уровне наночастиц – молекул и их комплексов.
- Если чудовищно увеличить один вирус, как он выглядит? Есть ли у него окраска? Как размножается? Модифицируется?
- Вирусы выглядят по-разному – есть похожие на сферы, есть и продолговатые. Они слишком малы, чтобы обладать цветом. Можно ли назвать их существование жизнью? Для размножения вирус должен проникнуть в живую клетку и «заставить» ее работать на себя. Своего обмена веществ у него нет. А вот мутации происходят у вирусов сравнительно быстро, и это осложняет борьбу с ними.
- В чем суть открытия, сделанного вашим научным коллективом?
- Задача нашей лаборатории, возглавляемой профессором Стивом Арнольдом, – научиться распознавать, регистрировать и измерять мельчайшие частицы биологического наномира. Основная идея – использовать для этого явление резонанса, но не звука, а света, световых волн.
Стоя у стены под куполом собора Св. Павла в Лондоне, можно услышать шепот с другой стороны здания. Отражаясь от стены, звук движется по кругу. Так и световые волны в крохотной стеклянной сфере или кольце будут отражаться и кружиться внутри этой микрополости. Это и есть наш резонатор. Оказалось, что он очень чувствительный. Приближение к нему наночастиц вызывает изменение частоты резонанса. Так пылинка, которая садится на звучащую струну, меняет высоту звука. Мы регистрируем это изменение частоты. Оно говорит нам о размере «пылинки».
Можно ли таким образом обнаружить присутствие отдельной вирусной частицы? Чтобы добиться этого результата, понадобилось больше десяти лет работы. Мы выбрали самый мелкий вирус и «увидели» его появление, сначала одну вирусную частицу, потом другую... Такая чувствительность нашего устройства возможна благодаря дополнительным «наноантеннам» на поверхности резонатора, которые усиливают сигнал. Резонатор – стеклянный, а его антенны, по экватору – покрыты золотом. Получилось двойное или даже тройное усиление.
Следующий шаг – суметь зарегистрировать отдельные молекулы белка, гораздо меньшего размера. Над этим мы сейчас и работаем. Расчеты показали, что можно добраться и до отдельных атомов. Появилась надежда оценить любые наночастицы, имеющие значение в биологии и медицине.
- Опишите, пожалуйста, эксперименты, которые вы и ваши коллеги проводили.
- Эксперименты идут в лаборатории. Вирус надо выращивать. Источник света – лазер. Свет идет по стекловолокну к резонатору, потом – к детектору. Резонатор погружен в раствор, куда можно добавлять наночастицы. Компьютер регистрирует и анализирует сигнал. Устройство довольно простое и миниатюрное, и в этом его важное преимущество.
- Как давно ведутся исследовния в этой области? Кто их начал? Как вы подключились?
- Профессор Стив Арнольд, руководитель лаборатории биофотоники Политехнического института Нью-Йоркского университета, предложил принцип светового резонатора и описал его возможности 15 лет назад. С тех пор в экспериментах использовались бактерии, вирусы, молекулы белка и ДНК – генного материала. Сейчас исследования идут по всему миру, публикации появляются в престижных научных журналах.
- А как подключились вы? Как бы вы описали ваш вклад в этот проект и открытие?
- Восемь лет назад я услышал выступление профессора Арнольда в New York City College of Technology, где я преподаю. Также читаю биоинформатику в Политехничеком институте Нью-Йоркского университета. В нем и находится лаборатория биофотоники. Стивен пригласил меня зайти. Встретились, поговорили. Для работы с белками и вирусами лаборатории нужен был биоинформатик.
Этим специалистом стал я. Например, нам надо выбирать конкретные вирусы и молекулы для исследований. Успех зависит от понимания их молекулярной структуры и других особенностей – химических, биологических. По ходу работы возникает много вопросов, и я на них отвечаю.
- В каких отношениях вы находитесь со своими коллегами по этому проекту?
- В нашей исследовательской группе собралась хорошая компания. Со Стивеном мы подружились. Часто встречаемся в лаборатории по субботам, обсуждаем наши результаты и задачи, потом идем в кафе на ланч. В последний раз Стивен исписал в ресторане бумажную скатерть математическими формулами – он физик и должен все подсчитать.
- Что дает это открытие медицине и что оно обещает отдельному заболевшему человеку?
- Внедрение этого метода в медицину – следующий этап. Его применение обещает ускоренную и точную диагностику вирусных инфекций, таких как СПИД или Эбола, тестирование молекулярных маркеров рака, помощь в разработке новых лекарств.
- Как в Штатах финансируются научные разработки? Сравните, пожалуйста, положение с грантами «на науку» в Европе, Японии и России.
- Первый вопрос – какую долю валового внутреннего продукта разные страны тратят на науку? Если верить Всемирному Банку, больше всех тратит Израиль, свыше четырех процентов. Швеция, Финляндия, Япония, Южная Корея – больше трех, США и Германия – почти три, Россия – от одного до двух. Но никто не расходует больше пяти процентов. А ведь вся надежда человечества сейчас – на новые открытия и технологии, без которых нам не прожить. Энергия, еда, вода, климат, окружающая среда, здоровье... Надо тратить больше, а то спохватимся, да поздно будет.
Другой вопрос – как эти деньги расходуются, с какой отдачей? Система грантов такая: ученые пишут заявки в государственные или частные фонды. Деньги дают немногим. Вроде бы здоровая конкуренция, однако бумаг становится все больше, а на саму науку времени остается все меньше.
И еще: чтобы получать гранты, надо иметь научные публикации, но чтобы вести исследования и публиковаться, надо иметь гранты. Как же прорваться начинающему? Черчилль когда-то сказал о демократии, что это самая плохая форма управления за исключением всех остальных, которые еще хуже. Так и система грантов. Она и сложна, и несовершенна, но ничего лучшего пока не придумали.
Считается, что в России есть хорошие результаты и специалисты, но порядки более коррумпированные. В Европе и Японии система более бюрократическая, в Америке – более гибкая. Однако ошибки и бесхоз случаются везде.
- Открытие сделано пятью учеными. На базе четырех учереждений. Чем это вызвано? Можно ли сказать, что время исследователей-одиночек прошло?
- Наша область исследований – биофизика, биофотоника. Значит, в работе должны участвовать и физики, и химики, и биологи. Без инженеров и компьютерных специалистов тоже не обойтись. Нынешние междисциплинарные исследования требуют сотрудничества и значительных затрат, но озарения, открытия в науке никто не отменял. Они редко бывают коллективными, даже сегодня. А почву для них, конечно, готовит все научное сообщество. Успех в науке долгожданный, но всегда неожиданный.
